Николай Соколов - Убийство царской семьи

Хорошо знали в Екатеринбурге охранника Шулина. Заведующий фабрикой Чистякова Шульц 69рассказывает: «Я Шулина очень хорошо знаю. Я служу на заводе Чистякова, куда Шулин во время советской власти постоянно являлся… Шулин был членом делового совета злоказовского завода, несомненный большевик, агитатор и вербовщик в Красную Армию. Он являлся на завод Чистякова и произносил перед рабочими речи, призывая их вступать в ряды Красной Армии, чтобы уничтожать всех паразитов, – это его собственное выражение. Он арестовал управляющего заводом и добивался расстрела его, и только благодаря ходатайству рабочих тот был спасен. Хотел арестовать хозяина завода. Являлся на завод с вооруженными красноармейцами и отбирал хлеб… Совместно с заводскими красноармейцами составлял списки рабочих и служащих завода Чистякова, предназначенных к расстрелу перед приходом чешских войск».

«Красноармеец 70Иван Николаев Клещев имеет от роду 21 год… С детского возраста имел дурные наклонности и, будучи еще несовершеннолетним, начал заниматься кражами, чему потворствовала его мать. Учился плохо, также и вел себя плохо в ученическом возрасте, так что жаловались на его поведение учители; родители к исправлению его мер не принимали, и, в конце концов, он, как неисправимый по поведению человек, был исключен из училища. После этого он начал приучаться при отце слесарному искусству и работал на фабрике Ушкова до возмужалого возраста. Взрослый тоже замечался в кражах… Незадолго до Февральской революции уходил искать работы на стороне от своих родителей и затем оказался в г. Тюмени в команде босяков, где мать его разыскала и привезла домой на фабрику Ушкова… При большевистском перевороте он примкнул к партии большевиков и вскоре сделался ярым красноармейцем и являлся предводителем шаек большевиков при отобрании и реквизиции имущества у владельцев».

Охранник Медведев откровенно объяснил при допросе, что кадр охраны потому был набран за 35 верст от Екатеринбурга, что здесь «организация партии большевиков считалась лучшей».

Его жена 71, скрашивая горькую правду, рассказала, что до революции она хорошо жила с мужем. После революции муж тут же записался в партию большевиков и стал «непослушный, никого не признавал и как будто даже свою семью перестал жалеть».

Охранник Летемин сознается, что, когда он предложил свои услуги по охране Царя, о его поведении справлялись и, справившись, приняли в охрану. В прошлом этого человека был приговор Екатеринбургского окружного суда с участием присяжных заседателей: в 1911 году Летемин был осужден на четыре года в арестантские роты с лишением прав за покушение на растление малолетней девочки, каковое наказание и отбыл.

Как жилось Царю и его семье в такой обстановке?

Императрица, Мария Николаевна и Демидова писали в Тобольск, когда там оставались дети. Они прибегали к конспиративному языку. Несомненно, в доме Ипатьева жилось плохо.

Свидетели показывают:

Жильяр: «24 апреля (старого стиля) от Государыни пришло письмо. Она извещала нас в нем, что их поселили в двух комнатах ипатьевского дома; что им тесно; что они гуляют лишь в маленьком садике; что город пыльный; что у них рассматривали все вещи и даже лекарства. В этом письме в очень осторожных выражениях она давала понять, что надо взять нам с собой при отъезде из Тобольска все драгоценности, но с большими предосторожностями. Она сама драгоценности называла условно «лекарствами». Позднее на имя Теглевой пришло письмо от Демидовой, писанное несомненно по поручению Ее Величества. В письме нас извещали, как нужно поступить с драгоценностями, причем все они были названы «вещами Седнева».

Битнер: «Я знаю, были тогда письма от Государыни и Марии Николаевны. Они писали, что спят «под пальмами» (на полу, без кроватей) и едят вместе с прислугой, что обед носят из какой-то столовой, а Государыне Седнев готовит макароны на спиртовке».

Теглева: «Были получены письма от Государыни и Марии Николаевны на имя Княжон и мною от Марии Николаевны и Демидовой. Из этих писем можно было понять, что им живется худо. Мария Николаевна писала, что они спят в одной комнате, что они все (вместе с прислугой) обедают вместе, что им Седнев готовит только кашу и что обед они получают из советской столовой. Демидова мне писала: «Уложи, пожалуйста, хорошенько аптеку и посоветуйся об этом с Татищевым и Жильяром, потому что у нас некоторые вещи пострадали». Мы поняли, что пострадали у них некоторые ценные вещи, и решили, что это Императрица дает нам приказание позаботиться о драгоценностях».

Чемодуров: «Как только Государь, Государыня и Мария Николаевна прибыли в дом, их тотчас же подвергли тщательному и грубому обыску, обыск производили некий Б. В. Дидковский 72и Авдеев – комендант дома, послужившего местом заключения. Один из производивших обыск выхватил ридикюль из рук Государыни и вызвал замечание Государя: «До сих пор я имел дело с честными и порядочными людьми». На это замечание Дидковский ответил: «Прошу не забывать, что Вы находитесь под следствием и арестом». В ипатьевском доме режим был установлен крайне тяжелый, и отношение охраны было прямо возмутительное, но Государь, Государыня и Великая княжна Мария Николаевна относились ко всему происходившему по наружности спокойно и как бы не замечали окружающих лиц и их поступков. День проходил обычно так: утром вся семья пила чай – к чаю подавался черный хлеб, оставшийся от вчерашнего дня; часа в 2 обед, который присылали уже готовым из местного Совета рабочих депутатов, обед состоял из мясного супа и жаркого; на второе чаще всего подавались котлеты. Так как ни столового белья, ни столового сервиза с собой мы не взяли, а здесь нам ничего не выдали, то обедали на не покрытом скатертью столе; тарелки и вообще сервировка стола была крайне бедная; за стол садились все вместе, согласно приказанию Государя случалось, что на семь обедавших подавалось только пять ложек. К ужину подавались те же блюда, что и к обеду. Прогулка по саду разрешалась только один раз в день, в течение 15–20 минут; во время прогулки весь сад оцеплялся караулом; иногда Государь обращался к кому-либо из конвойных с малозначащим вопросом, не имевшим отношения к порядкам, установленным в доме, но или не получал никакого ответа, или получал в ответ грубое замечание. День и ночь в верхнем этаже стоял караул из трех красноармейцев: один стоял у наружной входной двери, другой в вестибюле, третий близ уборной. Поведение и вид караульных были совершенно непристойные: грубые, распоясанные, с папиросами в зубах, с наглыми ухватками и манерами, они возбуждали ужас и отвращение».

Я допускал, что Чемодуров мог быть не вполне откровенен в своих показаниях перед властью, и выяснял, что он рассказывал другим людям про жизнь в ипатьевском доме.