Анджей Иконников-Галицкий - Тридевятые царства России

Распад Союза. Немедленное сокращение финансирования всех работ на БАМе. Кризис за кризисом. Падение производства. Лихорадка и паралич страны. Кто во всей этой исторической беготне думал и помнил о стратегических интересах России? Кто думал и помнил о людях, живых людях, всю жизнь работавших для страны и теперь брошенных ею на необъятных и нечеловеческих просторах Севера, Сибири, Чукотки, Камчатки, Забайкалья? Никто, кроме единиц, которые ничего не решали, ничего не могли. И БАМ стал умирать. Как Север, как Дальний Восток, как Камчатка, как вся сердцевина и все окраины русского мира.

БАМ финансируется – в объёме удавки. Точно так же финансируется всё долгосрочно и стратегически важное для выживания народа и государства: образование и здравоохранение, наука и культура. На две трети от минимально необходимого. Это даже не впроголодь, а – как Ленинград в блокаду, как узник в подземелье. Единственное, за счёт чего живёт вся зона БАМа – это железная дорога, которая, слава Богу, ещё не приватизирована и поэтому ещё действует. Разумеется, она убыточна – а что в нашей стране не убыточно? По железной дороге всё-таки ходят поезда, правда, в десять раз меньше, чем позволяет её пропускная способность. Всё-таки работают люди – правда, рабочие места сокращаются и найти работу становится всё труднее. Но надо иметь в виду следующее: зона мерзлоты, тайга и горы – это вам не равнины Подмосковья. Здесь всё, построенное человеком, создаётся неизмеримо большим трудом и разрушается гораздо быстрее. Для поддержания в рабочем состоянии хотя бы полотна железной дороги, стрелок, разъездов, станций, линий электропередач, локомотивного парка, подвижного состава – необходимы постоянные и в большом объёме работы. А значит, и средства, которые на БАМе взять неоткуда. Иначе медленное, ползучее разрушение неизбежно. И – необратимое, потому что если БАМ разрушится и люди уйдут отсюда, то вторично совершить подвиг, вторично поднять БАМ не сможет никто и никогда – по крайней мере, в течение ближайших столетий.

И если БАМ разрушится, что тогда? Попробуем нарисовать картину. Дальний Восток уже еле держится при России на ниточке Транссибирской магистрали. Экономическая и этническая экспансия Китая и Кореи постепенно оторвёт его от нас и растворит в своём море. Далее – Китай двинется на Забайкалье и Сибирь: уже и сейчас рынки сибирских городов заполнены китайскими товарами и торговцами. Если этому движению не будет противопоставлена собственная жизненная сила, то китайская или иная колонизация этих территорий и потеря их для России неизбежны. Дело здесь не в политике, а в неумолимых и неостановимых экономических и этносоциальных процессах. Чукотка, Камчатка и Курилы станут предметом дележа между Японией и Соединёнными Штатами. Якутское золото и алмазы, нефть и газ Севера окажутся их совместной добычей. Это не фантазии: в 1918 году мы уже такое проходили. Чем станет тогда Россия? Опустошённым, разорённым, безъязыким обрубком в границах 1480 года? И за счёт чего будет тогда жить и богатеть Москва, ныне всевластная, ныне так презрительно-равнодушная к нуждам кормящей её страны?

«Сказал Экклезиаст: суета сует, всё суета. Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит и род приходит, а земля пребывает вовеки. Восходит солнце и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, кто будет после».

Русский народ явился на землю и совершил свой путь: не очень долгий, тяжёлый, жестокий и великий. Что впереди – не знает никто. Радужных перспектив не видно. Быть может, впереди небытие. Что ж, все народы, явившиеся на землю, погибнут. Придут новые на их место, и о том, что было, и о том, что будет, не останется памяти у тех, кто будет после. И всё-таки не хочется умирать. Может быть, оживут города и посёлки, воспрянет промышленность, поднимется производство, мы все начнём работать и зарабатывать – по заповеди, в поте лица своего, а не унижением, обманом или преступлением.

Может быть, русский язык переживёт время самоунижения и вновь вернётся на путь святости и подвига, как Байкальский разлом переходит в устремлённые к небу хребты Станового нагорья?

За последние двадцать лет Дальний Восток стал для нас – питерцев, москвичей, тверичей, рязанцев – неизмеримо более дальним. Раньше у нас у всех были родственники или знакомые: в Южно-Сахалинске, или в Петропавловске, или в Хабаровске, или в Комсомольске-на-Амуре, или во Владивостоке. Теперь их почти не осталось. Разрыв связей с центром и миграция в центр (интенсивность этой миграции сдерживается только материальными возможностями) – вот фон, на котором проходит жизнь современного Дальнего Востока. Федеральная политика, конечно, корыстная и безумная (вспомним хотя бы развал торгового и рыболовецкого флота, вспомним пресловутые отключения в Приморье электричества и тепла), – не более чем следствие общего стремления русского мира бежать с дальневосточных рубежей куда глаза глядят. Что, в свою очередь, имеет своим следствием дальнейший разрыв связей. Замкнутый круг.

С другой стороны, не всё мрачно. Дальний Восток живёт и не слишком уж бедствует. Правда, его бытие очень контрастно. Есть страшная разруха: прибрежные посёлки Сахалина, например. Или брошенные военные базы. А тут же рядом – плодородная земля, огороды, картошка, красная рыба, строящиеся дороги, японские джипы, хорошие нефтяные заработки… Здоровый генофонд: народ на Дальнем Востоке красивее и здоровее, чем в европейском Нечерноземье. И ноты реального патриотизма. Один намёк на возможность сдачи Южных Курил Японии вызывает негодование, бурное и более действенное, чем все отключения электричества вместе взятые. Может быть, и пик эмиграции уже пройден. На Дальнем Востоке растут дети. Им там нравится. И они – пока – никуда не хотят уезжать.

В общем, Дальний Восток – это свет и тени. Там воздух пропитан морской влагой и всегда туманен, а морская вода отражает солнце более ярко, чем оно само по себе светит. Мало что можно здесь рассмотреть, если разглядывать впрямую. Остаётся полагаться на боковое зрение.

На Дальнем Востоке я был более десяти лет назад. С тех пор там, конечно, многое изменилось. Но я решил в рассказе ничего не менять: всё равно за жизнью не угонишься. Во время поездки я что-то познал, чего-то не заметил; что-то рассмотрел, что-то скрылось от меня в сыром тихоокеанском тумане. Нет ясности. Но есть впечатления. По крайней мере, на их непосредственность читатель может положиться.