Анджей Иконников-Галицкий - Тридевятые царства России

Иркутск – Владивосток. Вылетаем из Иркутска – и внизу появляется Байкал. То есть: земля, потом горы – а потом обрыв. В бездну. Граница мира. Край Земли. Темно. Синяя вздыбленная линия. Лишь потом видны становятся, играют на солнце волны Байкала. И открывается всё его море.

На подлёте к Владивостоку, за огромной водной многорукавностью, многохвостностью Амура, где начинается Уссурийская тайга, – горят леса. Странно это выглядит с самолёта. Как будто маленький костерок кто-то палит в лесу. С высоты одиннадцати тысяч метров огромный и страшный пожар выглядит маленьким костерком. В одном месте дымится, в другом, в третьем, в десятом… В Хабаровском крае, в Приморском, в Маньчжурии. Там-то вон виден уже Китай, Маньчжурия.

Пролетели озеро Ханка. И пожары кончились. Зелёный и безмятежный каракуль тайги. Такое всё милое, такое зелёное. Ни дорог, ни селений. Ровный меховой каракуль. Мох-мех.

Вылетал я – было прохладно, восемнадцать градусов. Хорошо. Вот, думаю, не тяжело будет во Владивостоке с рюкзаком таскаться. На подлёте к Артёму, когда уже в иллюминатор видно Японское море: «Температура воздуха в аэропорту города Владивостока плюс тридцать градусов». Попал!

Я ещё не знал, до какой степени попал. Климат Приморья и особенно Владивостока, с нашей среднерусской точки зрения, ужасный. На благообразном языке это называется – муссонный. Дикая влажность, дышать невозможно, давление скачет, от жары падаешь, холод пробирает до костей, ветры налетают и валят с ног, и к тому же – как придёт циклон (или тайфун, это одно и то же), а приходит он летом раз в неделю, – так начнётся: ливень, потом дождь, потом в воздухе висит отвратительная мелкая морось, потом опять ливень, потом опять дождь, опять морось – и так пять-шесть дней без просвета. И температура: двадцать восемь – тридцать. Не знаю, как местные жители, а приезжий скоро начинает чувствовать себя рыбой в аквариуме. Крыша едет. Обсушиться негде: даже в доме на батарее ничего не сохнет. Утром натягиваешь штаны, рубаху – а они ещё мокрее, чем вчера.

Прилетел я, правда, в короткий просвет между циклонами. Светило солнце и давила тяжкая жара.

Всех прилетающих во Владивосток поджидает одна засада. Транспорт. Аэропорт расположен от города далеко: шестьдесят километров по трассе. А транспорт не ходит. Никакой. Вообще. Во всяком случае, так было, когда я прилетел. Может быть, специально повезло… Значит, такси. Представьте себе цены. Они вполне сопоставимы с ценой авиабилета. Поторговавшись и найдя попутчиков, можно договориться за более приемлемые деньги.

Сижу во влажном и жарком Владивостоке в дорогом кафе (дешёвых нет). Тридцать градусов. Пью пиво: «Балтика» питерского производства. Стоило ехать десять тысяч вёрст, чтобы пить «Балтику»! Вся страна пьёт «Балтику» и курит «Петра Первого».

Русские города – неудобные и неуютные. Владивосток огромен, разбросан по сопкам, островам, полуостровам и мысам. Центр: двух-трёхэтажные дома, несколько длиннющих улиц, тянущихся то вверх, то вниз, параллельно и перпендикулярно берегам. Разбитые мостовые, облупленные фасады, бесконечность машин (все японо-корейско-китайские, все гудят, все мчатся без правил), тяжкая загазованность, дышать нечем. Следы быстрого перехода от обеспеченности к бедности: как уволенный без пенсиона морской офицер, благородный, но уже затасканный. Тихоокеанская твердыня России.

Не любит русский человек удобства. А любит создавать проблемы себе и другим. В доме, где я живу, нет горячей воды. Но хорошо, что ещё пока есть холодная. И электричество есть. Пока «Чубайс» не отключает. (Рубильник по старинке называют «Чубайсом».) Наверно, скоро отключит.

Всюду китайцы, корейцы. Экскурсанты; но будто приглядываются: как бы в этом доме мебель расставить по-своему.

Русский мир сжимается. Кому мы, неуютные, нужны? За противоположным столиком русские тётки пьют водку и едят. Деловые такие. Разговаривают. Расслабляются. Лет по сорок. А где мужики? То же самое – в Питере, в Москве, в Красноярске, в Кызыле… Женщины общаются в кафе, ездят на машинах, делают дела, руководят предприятиями, воспитывают себе подобных… А мужики где? Ушли на войну? Непонятно.

Первое, что поразило меня во Владивостоке, буквально повалило с ног, – обилие красивых девушек. Поразительно: они все очень красивы и стройны. Ничего подобного нет ни в Питере, ни в Москве, нигде.

Все они достанутся китайцам?

Очень много китайцев было в краеведческом музее. Интересная нация: они всегда и всюду ходят толпою и обязательно имеют на себе какой-нибудь элемент униформы. Одинаковые кепки. Или одинаковые галстуки. Или одинаковые тапки. Или хотя бы очки одинаковые.

У них принято разглядывать незнакомого человека. Я стоял в подъезде музея, пережидал ливень. Китайцы проходили мимо – двадцатая группа, тридцатая – и каждый внимательно разглядывал меня. В залах музея они вели себя вежливо, но громко. Хохотали.

Потом русская училка привела в музей группу русских детей, и я понял, что китайцы – образцовые в своём поведении люди. Русские дети вели себя чудовищно: всюду бегали, всё хватали, ржали, сопели, возились, верещали, издавали непристойные звуки… К счастью, они скоро ушли. Китайцы же всё осмотрели обстоятельно, после чего все до единого выстроились в очередь в туалет.

Через пару дней начался главный аттракцион Владивостока: отключение электричества. Дом, в котором я жил, – двенадцатиэтажный. И я жил на одиннадцатом этаже. В ситуации отключённого рубильника и лифта политические взгляды граждан чётко стратифицируются по этажам. Жильцы первых трёх – ещё лояльны власти; с четвёртого по шестой – готовы голосовать за Жириновского; на седьмом – девятом по-матерну проклинают «Чубайса», Ельцина, Путина, Клинтона и папу римского, а на трёх последних – пьют запасённую водку и точат топоры.

Ситуация усугубляется тем, что за отключением электричества рано или поздно следует отключение отопления и воды. Газа во Владивостоке нет: город готовит кашу только на электрических плитах. За водой – бегай на улицу, к гидранту; а готовить на чём? Есть ещё и такой аспект: как-то при мне хозяйке квартиры, где я жил, пожилой Эльвире Владимировне, стало плохо. Вызвали скорую. Пока скорая ехала, электричество ещё было. Когда же доктор стал делать укол – вырубилось. Хорошо ещё, что бригада приехала не на пять минут позже: застряли бы в лифте.

Почему и за что приходится страдать – никто ни понять, ни объяснить не может. Плату по счётчику платят все. Но – страдают. И жалуются. В этом плане любят приезжих: им, свеженьким, особенно приятно пожаловаться.