M. Базилевичъ - ПОЛОЖЕНІЕ РУССКИХЪ ПЛЕННЫХЪ ВЪ ГЕРМАНІИ И ОТНОШЕНІЕ ГЕРМАНЦЕВЪ КЪ НАСЕЛЕНІЮ ЗАНЯТЫХЪ ИМИ ОБЛАСТЕЙ ЦАРСТВА ПОЛЬСКАГО И ЛИТВЫ

«Офицерскій лагерь Штральзундъ славится своимъ необыкновенно грубымъ комендантомъ, майоромъ фонъ-Буссе, и тѣмъ тюремнымъ режимомъ, который установленъ имъ. Такъ какъ вамъ хорошо извѣстна жизнь лагеря, то я укажу вамъ только нѣсколько примѣровъ изъ этой жизни, которые касаются того времени, когда васъ еще не было въ этомъ лагерѣ. Все время врачи содержались тамъ на томъ же положеніи, что и плѣнные офицеры. Когда въ сентябрѣ мѣсяцѣ 1915 года пріѣзжала къ намъ въ лагерь русская сестра милосердія Казембекъ, врачи, находившіеся тамъ, сдѣлали ей, между прочимъ, заявленіе, что прививки тифа, оспы и холеры производятся лагернымъ нѣмецкимъ врачомъ очень грязно, и просили ея содѣйствія, чтобы эти прививки было имъ разрѣшено сдѣлать другъ другу. Послѣ ея отъѣзда, спустя нѣсколько дней, комендантъ лагеря вызвалъ на плацъ къ казармѣ № 6 всѣхъ русскихъ врачей, находившихся тогда въ лагерѣ (всего человѣкъ 50) и форменно накричалъ на нихъ, обвиняя ихъ въ оскорбленіи германскихъ врачей, причемъ на будущее время обѣщалъ предавать ихъ суду, но уже за оскорбленіе Германіи. Въ концѣ 1915 года опять собирали врачей, но уже по другому поводу. Ихъ убѣждали ѣхать на службу въ занятую нѣмцами Польшу, обѣщая, что такіе врачи будутъ тамъ пользоваться полной свободой. Врачи отказались. Тогда нѣкоторые изъ нихъ были посланы туда принудительно. Уже при васъ весной 1917 года по просьбѣ плѣнныхъ русскихъ офицеровъ доктора Игнатьевъ, Кухтевичъ, Яблонскій и я вычислили калорійную питательность офицерскаго лагернаго стола, которая въ результатѣ при максимальныхъ цифрахъ дала всего — 1138 калорій въ сутки. На основаніи этого старшимъ по лагерю изъ плѣнныхъ офицеровъ, генераломъ Усачевымъ, старшимъ изъ англичанъ и старшимъ изъ румынъ было подано въ военное министерство черезъ коменданта лагеря соотвѣтствующее заявленіе. Комендантъ узнавъ, кто изъ врачей вычислялъ калоріи, вызвалъ насъ на утренней повѣркѣ, приказалъ арестовать насъ по отдѣльнымъ комнатамъ, такъ что мы были заперты въ нихъ, а снаружи у двери стояли часовые съ ружьями, и было произведено формальное дознаніе, какъ будто мы какіе-то преступники, совершившіе, по меньшей мѣрѣ, уголовное преступленіе. Арестованными мы пробыли нѣсколько часовъ. Получая много времени спустя, на почтѣ посылку, я былъ возмущенъ тѣмъ варварскимъ способомъ вскрыванія этой посылки, какой практикуется въ послѣднее время у нѣмцевъ. Объ этомъ, очевидно, было доложено коменданту, который на слѣдующій день вызвалъ меня, сдѣлалъ мнѣ выговоръ и угрожалъ арестомъ. При этомъ онъ не забылъ мнѣ напомнить, что я участвовалъ въ комиссіи, вычислявшей калоріи».

Богатовъ Иванъ Кузьмичъ, Кексгольмскаго полка, Самарской губерніи, Бузулукскаго уѣзда, Михайловской волости, село Федоровка, разсказалъ мнѣ слѣдующее:

«Въ плѣнъ попалъ я 1 марта 1916 г. подъ Праснышемъ. Насъ повели куда-то въ тылъ, причемъ на дорогу выдали одинъ буханокъ хлѣба на 2 дня на 1 человѣка, а затѣмъ по прошествіи этихъ двухъ дней дали на 3 дня на 6 человѣкъ еще по одному буханку. Шли мы нѣсколько дней и затѣмъ на одной изъ станцій, какой, я не помню, насъ посадили въ товарные вагоны по 60 челов., заперли и куда-то повезли, ѣхали мы двое сутокъ, во всю дорогу насъ никто не отпиралъ и никто не заходилъ. Мы не имѣли даже воды, чтобы напиться. Естественныя надобности отправляли тамъ же въ вагонѣ. Въ вагонѣ было такъ душно, что мы почти задыхались. На третьи сутки насъ привезли въ лагерь Гамерштейнъ. Отъ насъ отобрали всѣ сапоги и дали деревянныя «клумбы». Кормили насъ слѣдующимъ образомъ: утромъ кофе безъ ничего, въ обѣдъ немного нечищенной картофели и какая-то похлебка. Мы видѣли, что на кухню привозили мясо, но въ похлебкѣ мяса мы никогда не находили. Ужинъ — вода съ мукой, но очень похожей на песокъ, она вся осѣдала на дно, и никто изъ насъ не зналъ, что это за мука. Кромѣ того на день выдавали полфунта хлѣба. Хлѣбъ мокрый и очень тяжелый, какъ камень. Въ немъ попадались цѣлые куски картошки. По воскресеньямъ давали только кофе и обѣдъ, ужина не полагалось. Намъ говорили, что воскресенье мы не работаемъ, а потому и не должны ѣсть такъ много, какъ въ будніе дни. Въ лагерѣ насъ немилосердно избивали безъ всякой вины. Оттуда я попалъ на работы, гдѣ сразу же сильно заболѣлъ животомъ, и меня отправили къ вамъ въ лазаретъ».

Куницынъ, въ лагерѣ Пруссишъ-Голландъ, прислалъ мнѣ письмо, въ которомъ, описывая жизнь въ лагерѣ Брандербургъ, сообщаетъ, что въ ноябрѣ — декабрѣ 1915 года умирало по 36–40 челов. въ день и объясняетъ: «и это происходило благодаря воздушныхъ покоевъ и доброкачественной пищѣ, каковой хуже не можетъ быть».

Докторъ Корнаковскій, дивизіонный врачъ 6-й пѣх. дивизіи (гор. Ровно, Волынской губ., собственный домъ), разсказалъ мнѣ:

«Въ плѣнъ я попалъ осенью. 1914 года. Я стоялъ въ линейкѣ Краснаго креста. Ко мнѣ подбѣжалъ нѣмецкій фельдфебель. Несмотря на мой Красный Крестъ и старость, онъ крикнулъ мнѣ: «руссише швайнъ» и грубо сталъ срывать съ меня аммуницію. Нѣсколько верстъ до желѣзнодорожной станціи мы шли пѣшкомъ, а затѣмъ насъ, врачей, и нѣкоторыхъ офицеровъ помѣстили въ вагоны III класса, а остальныхъ офицеровъ помѣстили вмѣстѣ съ нижними чипами въ товарный вагонъ, причемъ они были тамъ заперты. Ихъ не выпускали оттуда и для отправленія своихъ естественныхъ надобностей; они пользовались сохранившимся кое у кого котелками и другой посудой. Насъ должны были везти въ лагерь Нейсе, но, очевидно, для показа насъ возили по различнымъ городамъ Восточной Германіи, прежде чѣмъ завезли въ этотъ лагерь. Въ Нейсѣ мы пробыли нѣсколько дней и внезапно были отправлены въ Крейфельдъ. Послѣ мы узнали, что внезапность нашей отправки была связана съ наступленіемъ русскихъ войскъ. Насъ опять повезли не прямымъ путемъ, а окольными, причемъ на станціяхъ, даже второстепенныхъ, они умышленно долго задерживали насъ и распространяли слухъ, что пріѣхала «свѣжая» партія плѣнныхъ, и приглашали жителей посмотрѣть на насъ. Народъ сходился къ вагонамъ и издѣвался надъ нами. Насъ ругали: «русская сволочь», «русскія свинья», грозили намъ кулаками. Они проводили рукой по своему горлу, желая, очевидно, показать, что насъ нужно рѣзать и что насъ, очевидно, ждетъ эта участь. Когда насъ привезли въ Крейфельдъ, то насъ окружила толпа солдатъ, несмотря на присутствіе конвоя, и потрясая кулаками передъ самымъ нашимъ лицомъ, ругала насъ, кто какъ умѣлъ. Мы, врачи, не пользовались тамъ никакой свободой. Только въ 3-хъ лагеряхъ изъ тѣхъ, въ которыхъ мнѣ пришлось побывать во время плѣна, мнѣ разрѣшалось выходить за проволоку и то съ часовымъ, несмотря на мой преклонный возрастъ. Въ остальныхъ же лагеряхъ держали взаперти. Поэтому я за 2 года 8 мѣс. плѣна гулялъ внѣ проволоки не болѣе 10 разъ. Плѣнныхъ почти во всѣхъ лагеряхъ неистово избивали. Особымъ истязаніямъ подвергались казаки. Ихъ обыкновенно отбирали отдѣльно, гнали ихъ всегда въ хвостѣ колонны отдѣльной группой, снимали съ нихъ все, кромѣ рубахи, и, несмотря ни на какую погоду, ихъ гнали въ такомъ видѣ. Въ пути ихъ избивали нагайками, прикладами и штыками. За 2 года плѣна я, несмотря на свой преклонный возрастъ и на болѣзнь, былъ много разъ пересылаемъ изъ лагеря въ лагерь. Мнѣ пришлось побывать: въ Нейсѣ, Крейфельдѣ, Пардеборнѣ, Гутерсло, Брандербургѣ на Гавелѣ, Блянкенбургѣ и наконецъ, Штральзундѣ. Возили меня всегда III классомъ и съ громаднымъ количествомъ пересадокъ, которыя случались и днемъ, и ночью. Такъ что я послѣ такихъ переѣздовъ пріѣзжалъ въ новый лагерь совершенно разбитымъ. Въ лагерѣ Нейсѣ намъ, врачамъ, совершенно не позволяли лечить, мы не располагали никакими лечебными средствами, а такъ какъ наши офицеры обращались къ намъ за помощью, то мы собрали среди нихъ 100 р. и на эти деньги купили въ городѣ въ аптекѣ различныхъ лекарствъ. Объ этомъ узналъ лагерный докторъ Вильке, забралъ всѣ наши лекарства и заперъ ихъ въ шкафъ. Въ Брандербургѣ мы были помѣщены въ одной комнатѣ съ деньщиками. Мы вмѣстѣ съ ними спали, вмѣстѣ обѣдали за однимъ столомъ. Комната, въ которой я жилъ, была вся въ щеляхъ и настолько сырая, что изъ щелей въ полу выросла рожь. Мой тюфякъ и подушка были набиты мелкими древесными опилками, которые невозможно было ни перебить, ни подослать удобно. Такъ что я спалъ 4 1/ 2мѣсяца на какихъ-то буграхъ, причемъ холодъ былъ настолько силенъ, что я болѣе 2-хъ мѣсяцевъ долженъ былъ спать, не раздѣваясь, — я снималъ только сапоги. Вообще, со стороны не только нѣмцевъ, но и нѣмецкихъ врачей я за все время не видѣлъ, не говоря уже о тѣни товарищескихъ отношеній, даже простой корректности. Высшая мѣра любезности было обѣщаніе, никогда не исполнявшееся. Нѣмецкіе врачи отличались въ большинствѣ случаевъ невѣроятной грубостью. Упомянутый выше врачъ Вильке въ своей грубости не считался ни съ возрастомъ, ни съ рангомъ. Такъ, напр., во время прививокъ генер. Мартосъ, задумавшись о чемъ-то, немного отсталъ отъ очереди. Вильке грубо дернулъ его за рукавъ и закричалъ на него. Деньги изъ жалованья вычитались за все, за что только могли. Такъ, напр., въ комнатѣ, въ которой жило насъ 17 врачей, съ меня брали 20 марокъ въ мѣсяцъ якобы за помѣщеніе. Но, несмотря на это, когда я пріѣхалъ въ лагерь Блянкендорфъ, то съ меня опять вычли за жилище, которымъ я пользовался, во всѣхъ предыдущихъ лагеряхъ. Въ лагерѣ Брандербургъ, послѣ эпидеміи тифа, появилось колоссальное количество больныхъ съ отеками ногъ. Докторъ Выгановскій, хирургъ изъ Варшавы, разсказывалъ мнѣ, что у цѣлой массы плѣнныхъ русскихъ появились гангрены ногъ и ему приходилось ихъ ампутировать. На фабрикахъ калѣчили людей сотнями. Пострадавшихъ заставляли скрывать причины. Бѣглецовъ избивали немилосердно. Зимой нашихъ плѣнныхъ почти голыхъ, ослабѣвшихъ послѣ тифа, заставляли вывозить нечистоты по песчаной немощенной дорогѣ, приблизительно за 2–3 версты отъ лагеря, въ спеціальныхъ желѣзныхъ бочкахъ. Весной же, когда дорога была исправлена и вымощена, то эти же нечистоты стали возить на лошадяхъ. Комната, въ которой я жилъ въ Брандербургѣ, кромѣ всѣхъ своихъ качествъ обладала еще удивительной дверью. Эта дверь не открывалась какъ всѣ двери, а висѣла, причемъ петли были сверху, такъ что когда вы выходили, то должны были руками и головой поднимать эту дверь вверхъ, а когда вы входили въ комнату, то закрываясь, дверь толкала васъ въ плечи и въ спину. Конечно, вы можете судить, настолько плотно прикрывалась эта дверь. Къ тому же она выходила прямо на дворъ. Въ Штральзундѣ, когда мы отказались ходить въ столовую по утрамъ пить кофе, если на дворѣ стояла ненастная погода, то фельдфебель изъ барака «А» на повѣркѣ отъ имени коменданта сказалъ: «мнѣ будетъ безразлично, ходятъ ли русскіе офицеры ѣсть или нѣтъ, но въ столовую ходить я заставлю». Въ Брандербургѣ свирѣпствовала эпидемія сыпного тифа. Вести какую-нибудь статистику было невозможно, такъ какъ, съ одной стороны, мы были заняты съ утра до поздней ночи, съ другой — нѣмцы строго слѣдили, чтобы мы ничего не писали и ничего не записывали. Если они узнавали о томъ, что мы ведемъ какія-либо записи, то записки эти немедленно отбирались. Поэтому мнѣ удалось только на клочкахъ бумажекъ отмѣчать число гробовъ, которые проносились по дорогѣ на кладбище передъ моимъ окномъ. Но я совершенно не могу сказать, помѣщался ли въ гробу одинъ покойникъ, или были случаи, когда изъ-за экономіи въ гробъ клали по 2–3 покойника. Вотъ тѣ свѣдѣнія, которыя были собраны мною путемъ этой тайной записи пронесенныхъ мимо меня гробовъ.