Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси

Правда, в обитель боговон был дланями взятДруга Людей Ясный,мною взращенный ясеньсаженец нежный моей жены

Горестное старческое одиночество предсмертных вис предугадывается в мрачном отчуждении от окружающего мира:

Кой муж был бы мне пособникв драке против вражьей рати?Став осторожен сам на рожонна железный уже не лезуМне не любо бывать на людяхне мило даже ихтихомирье……Чадо наше ввысь умчалосьв чертог воздушный к душам родным

Он восстает в своем одиночестве против мира и против бога — Одина; и горделиво с ним примиряется, ведь цена мира — поэтический дар:

Жил я в ладахс владыкой сечине знал заботызабыл про бедыНарушил ныненашу дружбуТелег ПриятельСудья Побед

Рад я не чтитьБрата ВилиГлаву Боговотвергнуть гордоНо Мимира Другдал дар мне дивныйвсе несчастья возмещая

Гнев и горе отца и глубокое удовлетворение мастера сливаются в стоическом ожидании собственной близкой кончины:

Тошно стало!стоит на мысув обличье страшномВолчья СестраВсе же без жалобБуду ждатьПо всей охотеХель прихода

Современный читатель, исследователь и переводчик не может не отдать должного лирической исповеди скальда: «Это ли сухая поэзия и тематическая скудность? Да много ли в старинной поэзии найдется плачей, которые были бы экспрессивнее и глубже, нежели плач старика Эгиля?» (Петров 1973: 182). И при этом, заметим, он создан по строжайшим нормам скальдической поэзии, пронизан ее образами, выдержан в одном из труднейших скальдических размеров — квидухатт. Средства поэзии викингов оказались достаточно емкими для передачи глубочайших человеческих переживаний. Поэзия викингов подошла вплотную к задаче художественного воплощения человеческой личности и в лучших своих образцах блестяще эту задачу решила. В конечном счете именно это определяет главный вклад эпохи викингов в фонд общечеловеческих ценностей.

Ранние формы устного прозаического творчества, «саги о Древних временах», такие, как «Сага о Вёлсунгах», «Сага об Инглингах», «Сага о Скьёльдунгах», в Исландии были записаны (и при этом не все) как раз позднее других, родовых и королевских; однако они засвидетельствованы письменными источниками, близкими эпохе викингов, и возникли, несомненно, за пределами Исландии — в Швеции, Дании, Норвегии; они непосредственно связаны с северным эпосом (Стеблин-Каменский 1971: 31-33; Гуревич 1979:91-100).

Функция саги — несколько иная, чем поэзии скальдов. Если скальдика держит в центре внимания личность и окружающий ее мир в данный, актуальный момент времени (лишь формально включая их в мифо-эпическую систему, а по существу она — статична), то сага служит прежде всего способом ориентации современников — в цепи поколений, во времени, все более обретающем линейный характер (Стеблин-Каменский 1971: 101-106).

В центре саги — судьба личности; как и в эпосе, она оценивается с позиций строгого следования тем же этическим нормам, на которых основана вся система ценностей культуры эпохи викингов. Но при этом соблюдение норм выступает как гарантия жизни родового коллектива. Высший родовой долг — долг мести; «родовые саги» — это история кровной вражды, где судьба личности сопряжена с судьбой рода, составляет ее часть в чередовании поколений. Прозаический жанр устного народного творчества, сложившийся и развивавшийся в основном уже после эпохи викингов, базировался на ее фундаментальных культурных достижениях и развивал тенденции, зародившиеся в недрах этой культуры. Именно в рамках этого жанра совершается постепенный переход к новой системе ценностей, отражающей сложение классовой, государственной социальной структуры и постепенное внедрение новой, средневековой феодально-христианской идеологии. Нормы «родовых саг» генерализируются в цикле саг королевских, составивших в конечном счете грандиозное историко-эпическое полотно «Хеймскрииглы» Снорри Стурлусона. Судьба королевского рода Инглингов становится судьбой страны. Норвегии (совершенное в эпические времена отцеубийство предвещает повторяющуюся из поколения в поколение вражду родичей; в этой борьбе поднимется и обретет мученическую кончину сакральный патрон Норвегии, Олав Святой; языческая королевская Слава как воплощение его предопределенной родовыми нормами судьбы осмысливается как небесное Спасение, воплощение предопределяющей божественной воли) (Гуревич 19726; 60-82).

Христианские ценности в древнесеверной литературе, однако, как и в древнерусской (Лихачев 1975: 51-52), проецировались непосредственно на местную, языческую по происхождению и характеру культурную основу. Нивелирующего воздействия латиноязычной церковной традиции скандинавская культура раннего Средневековья (до XIII в.) избежала. И дело здесь, видимо, не в недостаточной активности западных миссионеров и даже не только в стойкости культурного фонда, созданного в течение эпохи викингов.

Рис. 120. Рога для питья с драгоценной оковкой из Саттон-Ху

На протяжении примерно тысячелетия, с рубежа нашей эры до XI в., Север, как и Восточная, и значительная часть Средней Европы, входил в состав — во многом единого, внутренне сравнительно однородного — мира, противостоявшего римско-греческому и соприкасавшегося с ним вдоль протяженной границы от устья Рейна до устья Дуная и Дона. Процессы, развернувшиеся в этом мире, особенно в конце тысячелетия, в IX-XI вв., нельзя оценить, если не исследовать всей совокупности надрегиональных культурных связей, если не принимать во внимание синхронности, синфазности, взаимной обусловленности экономического, социального, культурного развития всех населявших это обширное пространство народов.

Несомненно, не только материальные ценности, но и определенную часть культурного фонда общество викингов получило с востока, с территорий Древней Руси, при посредстве которой Север связывался с Византией, мир языческого варварства — с миром христианско-феодальных ценностей, опиравшихся на древнюю античную основу. Путь из Варяг в Греки в известном смысле правильнее рассматривать как «Путь из Грек в Варяги» (Рыбаков 1982:294): по крайней мере с III—IV вв., а особенно интенсивно — в IX-XI вв. определенные культурные импульсы распространялись именно в этом направлении — из «Кьярова дома», «Миклагарда» (Великого Города, Константинополя) — через Русь-Гардарики — в столицы северных конунгов.

Фонд восточноевропейских образов, сюжетов, мотивов, прослеживающихся уже в самых ранних преданиях скандинавского эпоса, еще более отчетливо выступает в материале саг. Замечательная исследовательница северной «Россики» Е. А. Рыдзевская еще в 1940-х годах выявила следы обширного пласта легенд, сложившихся на Руси, распространенных здесь в варяжской среде и усвоенных при посредничестве этой среды древнесеверной литературной традицией (Рыдзевская 1978: 159-238).