Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси

Погребения в ладье (кремации или ингумации) известны в пределах всей основной зоны активности викингов в Западной Европе, по крайней мере в «базовом» радиусе RII( (1500-1600 км от берегов Скандинавии). Они открыты во Франции (Иль де Груа, островок у южного побережья Бретани, где был предан огню корабль «морского конунга» с боевыми щитами по бортам), в Англии (на о. Мэн, в Саффолке, Норфолке, Эргайле, Монмуте, Эссексе), Исландии (пять погребений), Финляндии (свыше полутора десятков, вендельского периода и эпохи викингов), на Руси (Miiller-Wille 1974:199—204). Наибольшая концентрация погребений в ладье собственно в Скандинавии—Средняя Швеция, Викен (юго-восточное побережье) и западное побережье Норвегии, в Дании этот обряд широкого распространения не получил, но представлен (Miiller-Wille 1977: 265-268).

Таблица 6. Норвежские трупоположения в ладье типа Nt, распределения признаков (по данным М. Мюллера-Вилле)

В Бирке, независимо от то го, как в конечном счете определить то или иное количество могил с этим обрядом типа В (опираясь на количество заклепок, более 50 или менее, что само по себе не слишком надежный критерий — см. Graslund 1980: 56-57, ср. Miiller-Wille 1977:253), безусловна их концентрация на обособленных могильниках «южнее и юго-восточнее Борга». Вместе с ладьевидными каменными кладками, ориентированными на сакральную скалу городища Бирки (топографически, как и в Хельгё, господствовавшего над собственно городским поселением, «полукруглый вал» которого прорезал основной, общинный городской могильник), эти небольшие курганы с «кораблями мертвых», преданными огню, доминируют в составе данной части обособленного некрополя к югу от Борга. Возможно, такая топография указывает на периодическое присутствие в Бирке дружин свейских викингов, не получивших стабильного статуса в городской общине, но пользовавшихся правом «мирного торга» и временного пребывания (как Гуннар из Хлидаренди, сбывавший в аналогичной ситуации «вика на Шлей» свою добычу «викинга на Востоке» — Njals saga, XXXI). Такое допущение не противоречит и остальным характеристикам статуса викингов. Как и в ряде других подобных торговых пунктов, портовых городов, перевалочных центров на торговых путях, равно как в районах активной военной экспансии, наиболее характерный именно для эпохи викингов языческий погребальный обряд выступает как наиболее вероятный «социальный индикатор» дружин викингов.

Память об этой связи сохранилась в «Хеймскрингле»: описывая смерть первого из названных по имени «морских конунгов», saekonungr Хаки, Снорри повествует: «Он велел нагрузить свою боевую ладью мертвецами и оружием и пустить ее в море. Он велел затем закрепить кормило, поднять парус и развести на ладье костер из смолистых дров. Ветер дул с берега. Хаки был при смерти или уже мертв, когда его положили на костер. Пылающая ладья поплыла в море, и долго жила слава о смерти Хаки» (Сага об Инглингах, 23). Торжественный и мрачный ритуал погребения «морских конунгов», предводителей викингов, очень близок документированному археологически. «Хеймскрингла» донесла до нас, отнеся его, правда, к эпическим временам, некий фрагмент системы ценностей викингов как самостоятельной общественной группы.

Эта общественная группа в Швеции, как и в остальных скандинавских странах, имела в течение эпохи викингов неустойчивый и меняющийся характер. В Швеции общую направленность эволюции социального статуса этой группы можно проследить и по сочетанию таких видов памятников, как погребальные сооружения (и виды обряда) и соотносимые с ними камни с руническими надписями.

Сожжения в ладье, и не только в Бирке, сохраняют устойчивую связь с «ладьевидными выкладками» {нем. Schiffsetzungen). Традиция, восходящая к скандинавскому неолиту и ранней эпохе бронзы, концентрируется в позднем бронзовом веке в наиболее «мореходных» областях Скандинавии — Готланд, Сконе, Аланды, в раннем железном веке и до вендельского периода представлена на морских побережьях и достаточно устойчива (распространяясь в Ютландию и на датские острова) в эпоху викингов (Capelle 1986:6-11). В эпоху викингов в ряде случаев можно констатировать связь этих «каменных ладей» с воздвигнутыми в X-XI вв. руническими камнями (Larsson 1990: 74-81). Характерным для Уппланда является преобладание в текстах надписей — эпитафий на рунических камнях, сообщений о восточных походах над сообщениями о походах на Запад. В Аттундаланде оно выражается в отношении 6,1% к 1,1% (из 481 рунических камней), в Тиундаланде — 2,6% к 0,9% (из 422), в Фьярдрундаланде — 3% к 1,6% (из 167), Сёдерманланде — 9,6% к 4,8% (из 389 надписей), только в Вестманланде число участников западных и восточных походов оказывается равным (11,5%: 11,5%, т. е. по три надписи из общего числа 26 рунических камней), а в целом по стране из 1694 рунических надписей 92 (5,4%) сообщают о походах на Восток и 36 (2,1%) о походах на Запад (Larsson 1990: 58-60).

Наиболее известная из эпиграфических серий шведских надписей связана с «похо-дом Ингвара» 1040-х гг.: концентрируясь по всему периметру долины озера Мелар, эти поминальные камни обрисовывают сложившуюся воинскую организацию, не только вполне способную к дальним заморским экспедициям, но и весьма перспективную как социально-политическая опора местной королевской власти (Jakobsson 1988:102-103, Larsson 1990: 106-109). В рунических надписях Швеции проступает и эволюция социальной терминологии: drengr, ))aegn, styrimadr представлены в этой эпиграфике и как социальные группы, и как ступени своего рода социальной лестницы (Larsson 1990:92).

Связь этих процессов социальной «сепарации» и стратификации в Швеции и Древней Руси проявилась и в бытовании термина «русь» в шведской лексике уппландских камней, вплоть до того, что М. Ларссон считает возможным отождествить «Хокуна» в тексте U 16 с «Якуном», предводителем варяжского войска Ярослава Мудрого в событиях 1024 г. (и пріде Якунъ с Варягы, и бя Якунъ сь ляпъ и луда бя у него золотомь истъкана—ПВЛ 1926: 144), так что «лучший из бондов в руси Хокуна» рассматривается как участник междоусобной борьбы братьев Ярослава и Мстислава Владимировичей и вполне мог быть квалифицирован как «русин» Русской Правды (Larsson 1990: 118). Как и «камни Ингвара» (соотносимые с варяжским контингентом войск Владимира Ярославина 1043 г. — Мельникова 1976), эти и другие уппландские тексты, упоминающие «Гарды», Хольмгард и другие «восточные» (древнерусские) реалии, указывают на серьезное воздействие древнерусских политических и экономических центров на развитие по крайней мере ближайшей к Руси, из скандинавских стран, Швеции Олава Шетконунга и его преемников. Впрочем, следует учесть и тесную связь в это время с киевским «домом Рюриковичей» норвежских конунгов, по крайней мере со времен Олава Трюггвасона (995-1000 гг.).