Бэзил Гарт - История Первой мировой войны

Критику основного замысла парировать труднее, чем критику фактического руководства этим боем. Пренебрежение моряков к изучению тактики, отсутствие морских тактических учебников и тайна, которой принято окружать скудные инструкции, всегда вызывали изумление у сухопутных военных, которые из истории и опыта хорошо знают, что гибкая тактика в армии является главным образом продуктом бесконечного размышления и дискуссии многих умов. La critique est la vie de la science. [91] Критика есть жизнь науки (фр.).

Изучающим военную историю известно, что попытка держать тактику в секрете губительна и ведет к гибели того, кто этим пользуется. Никакой тайной не была окружена тактика, при помощи которой Александр Македонский, римляне, монголы, Густав-Адольф, Фридрих Прусский и пехота Веллингтона неоднократно одерживали свои блестящие победы. Только беспримерная гармония в действиях, достигаемая частой практикой и взаимным пониманием, давала им такие преимущества, которых не мог добиться ни один соперник и подражатель. Секретность ведет к окостенению тактики; открытая дискуссия и критика — к гибкости и разумной инициативе подчиненных при встрече с неизвестным в боевой обстановке.

Самое существенное в критике морской тактики за время мировой войны заключается в том, что здесь недооценивался основной тактический принцип — гибкость. Более того, флот сражался при Ютландии как одно целое и действовал так, как действовали армии в донаполеоновские времена, пока Наполеон не развил системы самостоятельных дивизий. Тактически флот оказался безруким калекой. Поэтому, как бы искусно Джеллико ни маневрировал своим флотом, он не мог безусловно надеяться сковать противника. А сковывание противника — жизненно необходимая предпосылка к решающему маневру. Это действие дает двойное значение старой истине: «Разделяй и властвуй!». Британский флот, к сожалению, оказался слишком «единым и неделимым».

В первую очередь это и тяготело над Джеллико. Поэтому его руководство флотом 31 мая — если мы учтем всю неясность обстановки — может быть оценено как искусные, но чрезмерно осторожные действия.

В 1916 году неясность обстановки достигла своего предела, так как воздушная разведка не была еще соответствующим образом развита как корректив, к далеким дистанциям, возникшим благодаря прогрессу артиллерии.

Что касается часто критикуемого развертывания Джеллико на левом фланге, то оно, по всей вероятности, в данной обстановке было наиболее удачным, хотя восхваляющие это решение склонны проглядеть то обстоятельство, что проведено оно было не без помех (и здесь были теневые стороны). При таком развертывании крейсерам Битти требовалось больше времени, чтобы уйти с линии фронта. Таким образом они мешали ведению огня и вызвали ряд задержек — те же недочеты, которые были выдвинуты и против предложения Черчилля, развертывания из центра.

Уроки этой ночи были подытожены нами выше. Единственный оставшийся еще вопрос заключается в том, не следовало ли Джеллико воспользоваться предоставившейся возможностью предупредить попытку противника к прорыву, используя свои миноносцы наступательно, а не оборонительно, как довесок к боевому порядку?

Но если, не обращая внимания на всю критику, мы согласимся, что руководство боем Джеллико является безупречным мастерством, с чем соглашаются многочисленные поклонники флота, то это признание лишь усиливает убеждение: худшая ошибка Ютландского боя в том, что он вообще был затеян!

.

Несмотря на провокации, не прекращавшиеся в течение двух лет со времени инцидента с «Лузитанией», президент Вильсон продолжал придерживаться своей политики нейтралитета. Хотя его чрезмерное терпение и возмущало многих американцев, оно, по крайней мере, сплотило общественное мнение Америки и убедило народ в необходимости вмешаться в войну. Все это время президент старался своими речами и при посредничестве полковника Хауза, своего неофициального посланника, найти общий язык для разговоров о таком мире, на которые согласились бы пойти враждовавшие стороны.

Но все его попытки были заранее обречены на неудачу, так как Вильсон не понимал разницы между психологией народа в состоянии войны с кем-либо и народа, целиком втянутого в войну. Вильсон все еще мыслил понятиями обычной традиционной войны — войны двух правительств, — между тем как борьба давно уже втянула в свою орбиту целые нации, от мала до велика. Примитивные инстинкты уже разгорелись и, по его собственному выражению, оказались прикованы к механизированной колеснице Марса.

Объявление неограниченной кампании подводной войны достаточно убедительно подтвердило полную бесплодность надежд на мир и раскрыло действительные намерения германцев. Когда за этим последовали систематическое и сознательное потопление американских судов и попытка спровоцировать Мексику на выступление против Соединенных Штатов, президент Вильсон перестал колебаться, и 6 апреля 1917 года Америка объявила Германии войну.

Потенциально ее мощь в людях и средствах была значительна. Но так как Америка была еще менее готова к войне, чем Британия в 1914 году, то много воды должно было утечь, пока она, помимо моральной, смогла оказать своим союзникам эффективную военную поддержку. Германия же втайне мечтала, что подводная война даст решающие результаты в течение одного или двух месяцев. Достижения Германии в этой области в 1917 и 1918 годах подтверждают, как близки были к истине ее расчеты.

1916 год окончился для Антанты уныло и беспросветно. Одновременное наступление на всех фронтах, задуманное еще в предшествующем году, не удалось. Дела французской армии были плохи. Операциям на Сомме не удалось достичь видимых результатов, которые хоть сколько-нибудь окупили бы ту высокую цену, которая была за них заплачена. Еще один новый союзник оказался разгромленным и выведенным из строя. На море результаты Ютландского сражения тоже были разочаровывающими, на очереди стояла вторая подводная кампания Германии, еще более серьезная, чем первая.

Антанта могла похвастаться только захватом далекого Багдада и ограниченным успехом Италии в Гориции в августе 1916 года, причем вся ценность последнего заключалась в том, что он послужил моральным стимулом для самой Италии.