Бэзил Гарт - История Первой мировой войны

Быть может, если бы Германия пошла на такую политику войны, как оборона на Западе и наступление на Востоке, сразу после Марны в 1914 году или даже после 1915 года, продолжив оборону, на которую в этом году она временно перешла, виды ее на будущее были бы более радостными, и история сложилась бы иначе. С одной стороны, Германия, несомненно, могла бы тогда осуществить свою мечту о «Mittel-Europa» [114] Серединная Европа (нем.). , с другой стороны, действие блокады было бы тогда слабее, и вряд ли кольцо блокады могло быть стянуто туже, пока Америка не вмешивалась в войну. Но к 1918 году лучшие шансы уже миновали.

Другое важное «если», часто ставящееся на обсуждение, заключается в вопросе: могла ли Германия еще осенью 1918 года избежать капитуляции? Рухнул бы германский фронт, если бы война продолжалась и после 11 ноября? Была ли капитуляция неизбежной — или же германцам удалось бы отступить и прочно остановиться на своей границе?

Немцы прямо отвечают на последний вопрос «да» и обвиняют дрогнувший «внутренний фронт». Разумные и чистосердечные люди на стороне Антанты склонны признать, что с военной точки зрения это также было возможно. Но опять-таки вмешивается флот. Даже если бы германские армии и германский народ, поднявшись в сверхчеловеческом усилии на защиту своей земли, остановили союзников на своей границе, конец Германии был бы этим лишь несколько отсрочен. Самое большее, на что может пойти история — это признать, что если бы германцы туже затянули свои пояса и продержались достаточно долго, то союзникам, уже уставшим от войны, надоели новые тщетные усилия, и они пошли бы на более благоприятный для Германии мир, чем тот, который был подписан в Версале.

Рассмотрев все эти «если» и учтя непосредственную причину, приведшую к миру, — морскую силу Британии, ее историческое оружие, поставим вопрос: а как именно была одержана победа? Большую роль здесь сыграли, конечно, военные действия. Но мы не должны недооценивать и невольную дань, уплаченную германцами за успехи пропаганды союзников, и в частности, британской. На последней стадии войны она особенно умело управлялась и была особенно настойчивой.

Если теперь, когда страсти успокоились, воспоминания о некоторых «фактах», которые активно эксплуатировались пропагандой, бередят наши чувства до колик в животе, следует понимать, что такие формы пропаганды не могли ни вдохновить наших людей, ни воспрепятствовать врагу. Именно то, что в основе нашей пропаганды лежали реальные факты, сыграло главную роль в восприятии ее жителями Германии, подводя их к вопросу о честности лидеров и обоснованности надежд на успех — что, в свою очередь, ослабляло их готовность к дальнейшим жертвам.

Однако, хотя мы должны признать большую ценность разборчивой пропаганды, ее эффект заключался скорее в дополнении и подкреплении наших военных успехов, нежели в прокладывании пути к ним, поскольку германская сторона активно боролась с нашей пропагандой. Важное свидетельство об этом можно найти в мемуарах принца Макса Баденского, человека, чей благородный патриотизм и искренность вызывали уважение как друзей, так и противников. Его книга — один из наиболее ценных мемуарных источников, повествующих об этой войне и изданных к настоящему времени. Неумышленно и подсознательно он указывает на неаккуратные пассажи, ударившие мимо цели, которые не оказали воздействия даже на вполне трезвых людей в тот момент, когда немецкое оружие временно находилось на подъеме.

Он указывает, что в марте 1918 года даже пацифисты громко кричали: «Долой беспокойство!.. Что нам испытания!.. Мировое господство!» Другой представитель умеренного лагеря «выпустил кота из мешка», глубокомысленно заметив: «Кажется, мы уже должны говорить не только о Лонгви и Бриэ», — демонстрируя, что опьянение пропагандой действует куда сильнее, нежели аргументация, возлагающая на Германию ответственность за возникновение войны. Тем не менее, если мы признаем ценность пропаганды, то действие ее, как это часто подтверждают и сами немцы, скорее дополняло и завершало военный успех, чем прокладывало ему дорогу. Поэтому все же именно успех оружия союзников является одной из прямых причин, приведших к капитуляции Германии 11 ноября.

Это заключение, однако, не влечет за собой необходимого или естественного следствия, что к моменту перемирия германские армии были на волосок от развала. Точно так же отсюда не следует, что заключение перемирия являлось для Антанты ошибкой, как это говорил кое-кто на стороне союзников. Громче других об этом кричали как раз те, кто предпочитал оставаться в тылу, сражаясь лишь языком.

События последних «ста дней» войны, при тщательном их изучении подтверждают бессмертный урок истории, что основной целью действий на войне является решающее влияние на психику командования и правительства противника, а не на пушечное мясо его армий. Равновесие между победой и поражением зависит от психических и моральных впечатлений и только косвенно — от физических поражений. На войне, как сказал Наполеон и повторял Фош, «имеет значение человек, а не люди».

Подтверждение этой великой истины мы находим в последней фазе войны. Как ни велик был воодушевляющий и внешний крупный успех июльского Марнского сражения, остановившего прилив германских армий, Людендорф неуклонно продолжал намечать новые планы и подготавливать свежие наступления. Хотя он и был несколько опечален, однако, не пребывал в таком отчаянии, как после своих внешне блестящих атак на реке Лис в апреле 1918 года.

Внезапная атака четырех армий у Амьена 8 августа явилась моральным ударом, который вывел германское командование из равновесия. Принц Макс правильно указывает в своих мемуарах на психологическое значение 8 августа, когда называет этот день «поворотным» пунктом для Германии. Но даже при этом понадобилось нечто большее, чтобы уверенность в поражении превратить в сознание своей беспомощности, приведшее к капитуляции. Это большее пришло не с Западного фронта, а с побочного театра военных действий, коим столь долго пренебрегали, — Салоник, над которым союзное военное командование давно уже поставило крест и который германцы ядовито прозвали своим «самым большим лагерем военнопленных». Когда Болгария вышла из строя, оказался раскрытым настежь черный ход в Австрию и Турцию, а через Австрию — и в Германию.

Неминуемый исход войны был решен 29 сентября 1918 года в сознании германского командования. В этот день «лопнула» уверенность Людендорфа и его помощников, и эхо покатилось в тыл, прозвучав по всей Германии. Ничто не могло больше помешать или остановить его. Командование могло взять себя в руки, военная обстановка могла улучшиться, но моральное впечатление, как и всегда на войне, восторжествовало.