Юрген Торвальд - Кровь королей

При этом он не смотрел на меня. Но я его понял.

Через четыре месяца произошла катастрофа. И произошла она одновременно с новым приступом, который случился у меня в первые дни апреля 1931 года. Тогда я поранил тот же голеностопный сустав, из-за которого беспомощно лежал в постели во время первой попытки революции.

Первые месяцы 1931 года принесли с собой цепь сплошных неудач и поражений. В начале января мой отец запретил испанским военно-воздушным силам носить особую униформу. Он хотел наказать их за измену. Но этим он лишь вызвал ненависть к себе у многих своих прежних сторонников. Когда я встречал его в коридорах дворца, он проходил сутулый, бледный и с мешками под глазами.

Ко всему прочему в первые дни февраля пришло тревожное сообщение из Англии. Моя английская бабушка Беатриса заболела и находилась между жизнью и смертью. Когда мать садилась в поезд на вокзале в Мадриде, чтобы отправиться в Англию, вокруг царило ледяное молчание. Мать сказала:

– Когда мы снова увидимся? О боже, когда же мы снова увидимся…

Через несколько дней после ее отъезда назначенное отцом правительство ушло в отставку. Отец наконец нашел премьер-министра, который был готов еще раз собрать для него новое правительство, – тот потребовал, чтобы отец дал публичное обещание провести в апреле «свободные выборы» во всей Испании. Новым премьер-министром стал адмирал дон Хуан Аснар. Я видел его из окна, когда он покидал наш пустынный дворец-крепость…

Спустя четыре недели я упал на лестнице. Это было в последние дни марта. Я чувствовал страшную боль, когда кровь текла в уже неоднократно поврежденный сустав. Добравшись до спальни, я позвонил, чтобы вызвать врача. На следующий день я снова не знал, буду ли я жить или умру. Придя в себя ночью после нескольких переливаний крови, я услышал на улице громкие крики: «Долой короля!»

Такие крики впервые достигли наших окон. Через четырнадцать дней они раздавались из тысяч уст и на улицах, и под окном комнаты, в которой я лежал, неспособный сдвинуться с места.

Было 14 апреля. На обещанных выборах в Мадриде победили республиканцы. Напротив дворца собралась огромная демонстрация.

Врач стоял у моей кровати.

– Ваше королевское высочество, – сказал он, – нам придется положить вас на носилки… Остается либо бежать, либо умереть. Я не знаю, сумеем ли мы переправить вас живым через границу…

– Смерть королеве! – услышал я несколько часов спустя. И еще раз отчетливо и громко: – Смерть королеве! – И опять: – Смерть королеве! – Снова и снова: – Смерть… Смерть!

До полудня слышно было только одно: «Долой короля!» и «Смерть королю!» Теперь громче зазвучали и голоса врагов моей матери, которая тем временем возвратилась из Англии. Из юго-восточного крыла дворца можно было видеть, как кипящая толпа все плотнее подступала к дворцу.

Большая площадь перед восточным входом была черна от людей. Наша охрана уже покинула наружные постовые будки. На крышах будок сидели подростки с красными флагами. С ними были девушки, которые издевались над часовыми, показывая им свои голые ноги. Охрана северного входа отступила во внутренний двор.

Доктор, который осматривал меня в три часа дня, сказал:

– Если его величество не покинет Мадрид сегодня, дворец будут штурмовать… К сожалению, нельзя сказать точно, захочет ли охрана вступать в перестрелку в защиту его величества… За дверями ждет донор для вас, ваше королевское высочество, – продолжал он. – Я думаю, вам скоро понадобятся все ваши силы, и, наверное, уже сейчас следовало бы немного окрепнуть… Из больницы для вас принесли носилки…

Он не успел договорить, как снаружи до нас снова донеслись крики толпы. И среди этих выкриков, заглушая общий шум, снова раздался фанатичный и безудержный вопль:

– Смерть королю!

– Их действительно большинство? – спросил я. Мне было трудно говорить.

– Республиканцев?

– Да…

– В Мадриде – безусловно, – сказал доктор. – В провинции – конечно нет… Но республиканцы вовсе не дожидались результатов выборов… Они заранее отправили своих людей на улицы. И в общем неважно, сколько еще голосов за короля где-то лежит в избирательных урнах. Вероятно, их даже никто не достанет оттуда, потому что революция произойдет быстрее. – Он поднялся. – Ваше королевское высочество, – сказал он, – разрешите привести донора. Пора…

Это переливание крови должно было стать последним в нашем дворце. Три часа спустя у моей кровати стоял отец.

Он выглядел еще более похудевшим и ссутулившимся, чем в последние недели. Равнодушным и отсутствующим казался даже его взгляд, который становился порой таким колючим, что позднее, когда он нашел убежище в Риме, итальянцы при виде его суеверно крестились.

Когда на улице, где опускались вечерние сумерки, на мгновение воцарилась тишина, он присел рядом с моей кроватью.

– С наступлением темноты я покину Мадрид, – сказал он с показным спокойствием. Но голос выдавал, в каком возбуждении он находится. – Мой внезапный отъезд вызовет смятение у республиканцев…

Значит, это было бегство. Бегство за пеленой ночи и тумана.

– Я не буду отрекаться от трона, – продолжал он, – никогда… Я только хочу избежать кровавой революции…

Я не знаю, верил ли он сам в свои слова, когда сказал:

– Я вернусь, когда горячие головы остынут… Я не допускаю, что со мной что-нибудь случится, – продолжал он, – они не посмеют… Но если со мной что-нибудь произойдет, ты сознаешь свою ответственность? Чувствуешь ли ты себя достаточно сильным, чтобы нести ответственность за нашу корону?..

Не знаю, надеялся ли он, что я отвечу «нет», чтобы назначить на мое место Хуана.

Как бы то ни было, он сказал:

– Я велел сообщить Хуану в Кадис о происходящих событиях…

Он снова дал мне почувствовать его любовь к Хуану, в котором он всегда хотел видеть старшего сына, а не третьего. Но в порыве упрямства я дал ему понять, что не собираюсь отказываться.

– Я попытаюсь, – сказал он затем, – добраться до Картахены и на борту крейсера «Принц Альфонс» переправиться в Марсель. Как только я буду на корабле, покиньте Мадрид. Мы встретимся в Париже…

Мы встретимся в Париже! Это были последние слова, которые я услышал от него в сумерках того вечера…

Когда он выходил, снаружи снова раздавались крики республиканских вожаков. Несколько раз послышалось, будто прозвучали выстрелы. Но, возможно, это были лишь фейерверки, запущенные где-то в городе…

Восемь часов, половина девятого – ничего не происходит. И вот в без четверти девять в моей комнате разом погас свет. Я почувствовал, как бешено застучало сердце, и позвонил слуге. Когда он наконец явился, то сообщил:

– Свет погас во всем дворце…