Юрген Торвальд - Кровь королей

Когда Хевенхюллер через несколько минут снова вошел в комнату больного, то увидел, что отец и Беатриса наклонились над Гонсало. Он был уже без сознания. Отец не произнес ни слова, когда Хевенхюллер прошептал ему, что врач скоро придет.

Но доктор Михаэлис не знал, что Гонсало гемофилик. Нашу болезнь постоянно окружали тайной, и Хевенхюллер не сказал о ней врачу. Поэтому тот и не стал особенно торопиться. Когда он пришел, Гонсало уже дышал тяжело, с хрипом. Доктор Михаэлис поставил свою сумку и снял одеяло.

– Что здесь случилось? – спросил он. – Это похоже на очень сильное внутреннее кровоизлияние, которое все еще продолжается…

Доктор Михаэлис не знал, что одной фразой он разрушил все те отчаянные надежды и иллюзии, которые выстроили вокруг себя отец и другие.

Он понял, в чем дело, только тогда, когда услышал за спиной голос моего отца. Отец в двух словах описал ему аварию. Затем помедлил мгновение. Это мгновение понадобилось ему для того, чтобы преодолеть старые стены, которые так долго возводились вокруг нашей «тайны» и тем не менее не смогли остановить слухи о болезни, распространившиеся по всему свету. Отец сказал:

– Мой сын Гонсало гемофилик!

Доктор Михаэлис опустил стетоскоп. Спросил растерянно:

– Господи, почему же вы не сказали мне об этом сразу? Почему сразу не отвезли его в больницу?.. – И потом: – Каким местом принц ударился о приборную доску?

Беатриса молча показала на грудь Гонсало и на область желудка. Врач положил на нее руку.

– В области селезенки прощупывается большая опухоль, она все еще растет. Нет сомнения… – Он наклонился ниже над Гонсало и надавил руками на живот ниже ребер. – У него внутреннее кровотечение…

В этот момент у отца сдали нервы.

– Переливания крови его часто спасали, – произнес он. – Ведь нужен донор. Я предоставлю в ваше распоряжение все средства, деньги, автомобили…

Доктор Михаэлис посмотрел на отца снизу вверх невыспавшимися глазами.

– Ваше величество, – с трудом сказал он и покачал старой головой, – здесь не помогут ни автомобили, ни деньги…

– Помогут переливания крови. У нас довольно часто это случалось… Вы хотите умыть руки… Я не для этого велел вас позвать…

Врач опустил голову и посмотрел на молодое, почти девичье, белое лицо Гонсало…

– Можете позвать сколько хотите врачей, ваше величество, – сказал он жестко, – кровотечение слишком обширное… Здесь переливание уже не поможет. И для отчаянной попытки операции слишком поздно…

Доктор спросил:

– Он католик?.. – И поправился: – Ах да, конечно… Священник живет по дороге к кладбищу, налево, – продолжил он. – Но боюсь, что ему придется очень поторопиться…

Граф Хевенхюллер поспешил вниз по лестнице. Он знал, что у местного священника нет телефона и что его нужно поднять с постели. Дом священника стоял в полной темноте и тишине. Ни в одном окне не было света. Хевенхюллер позвонил. Ничто не отозвалось. Наконец он услышал, что открывается ставень. Было почти двенадцать часов ночи. Со второго этажа раздался хриплый женский голос:

– Кто там?

– Мне нужно поговорить со священником… – крикнул Хевенхюллер. – Умирающему нужен священник…

Окно наверху закрылось. Но ожидание еще не закончилось. Прошло немало времени, прежде чем открылась дверь.

Священник стоял одетый и недоверчиво рассматривал фигуру и лицо Хевенхюллера. Хевенхюллер не знал, что очень часто по ночам молодые фанатики, настроенные против церкви, дурачили священника и вызывали его к людям, которые не были при смерти.

– Прошу вас. – Хевенхюллер протянул руки. – Испанский принц Гонсало лежит при смерти. Принц болен гемофилией. Он находится на вилле Борн…

Священник сходил в церковь, чтобы взять все, что необходимо для соборования. Потом он пошел рядом с Хевенхюллером в ночной темноте. Хевенхюллер торопился так, что священник едва поспевал за ним. Где-то пробило четверть первого, когда они подошли к комнате Гонсало. Хевенхюллер быстро открыл дверь. Его первый взгляд упал на моего отца, который, съежившись, плакал, закрыв лицо узкими, бледными руками…

Они пришли слишком поздно. Мой брат Гонсало был мертв.

5

Звон разбитого стакана был не очень громким. Дрожащая рука Альфонса, протянутая за наполовину наполненным стаканом к откидному столику на приборной доске, прошла мимо стакана и столкнула его. Он упал между колен Альфонса на металлический пол старого автомобиля, покрытый рваным ковриком…

Стакан разбился.

Виски, которое еще оставалось в нем, брызнуло на белые ботинки Альфонса… Некоторые осколки разлетелись по полу, некоторые упали на ботинки Альфонса, другие пристали к его носкам, и за последними словами, которые сказал Альфонс: «Мой брат Гонсало был мертв…», наступило испуганное молчание.

Милдред была резко вырвана из сказочного испано-австрийского мира – сначала она погружалась в него неохотно, но позднее испытывала все нарастающее любопытство и расчувствовалась. Она снова услышала вокруг музыку и хихиканье в соседних машинах. Она снова видела в полутьме фигуры девушек-официантов. Она снова была в «МакАвто», во Флориде, на дороге из Майами на Ки Ларго. И рядом с ней сидел Альфонс, откинувшийся назад, неподвижный, словно оцепеневший. Она услышала, как он сказал:

– Я знал это… я знал это…

– Что ты знал? – спросила она.

– Включи свет… – Его голос настолько изменился, что к Милдред снова вернулись скованность и страх, которые притупила длинная исповедь Альфонса. Она снова видела перед собой все, что произошло час, или два, или три назад, – сначала клуб в Майами, бар, его лихорадочные просьбы не оставлять его в этот вечер в одиночестве, потом его комната, его страх перед смертью, ее собственный страх, ее напрасная попытка бегства, затем поездка сюда, где она не была с ним наедине, и, наконец, долгая, ничем не прерываемая исповедь.

– Включи свет… – повторил он голосом, в котором звучал глубокий страх перед любым движением.

– Сейчас, – сказала она. Лампочка под приборной доской загорелась. Она осветила пол машины.

Милдред увидела разбитый стакан, осколки между его ногами, на его ботинках и носках… Теперь она поняла, почему он не двигался. Его сковали предчувствия и страх пораниться.

Она наклонилась над его коленом, готовая увидеть кровь. Но ни один осколок не коснулся его кожи.

– Ничего нет, – сказала она. – Ничего не случилось…

Он произнес, не двигаясь:

– Убери осколки. Пожалуйста, убери осколки…

Она сделала это со всей осторожностью, на какую только была способна, и выбросила осколки из машины. Закончив, она выпрямилась, волосы упали на лоб, лицо покраснело от неожиданно вспыхнувшего гнева.