Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I

После такого второго дня королевскую семью опять отвели в здание фельянов. Проявления сострадания и привязанности к пленникам, выражаемые людьми из их конвоя, встревожили коммунаров и якобинцев. Сантерр сменил этих караульных и избрал для охраны короля людей, недоступных снисходительности. Жирондист Гранжнев, член наблюдательного комитета, филиал которого находился в том же монастыре, встревожился при виде почтительности и умиления немногочисленных друзей, окружавших королевскую семью. Он решил, что замышляется побег, и сообщил об этом своим товарищам. Комитет приказал удалить всех лиц, не принадлежавших к числу непосредственной прислуги пленников. Тогда король призвал к себе смотрителей зала. «Итак, я пленник, господа! — сказал он им с горечью. — Карл I оказался счастливее меня: ему оставили друзей до самого эшафота». Смотрители молча потупились.

Пришли просить короля пройти в залу, где был приготовлен ужин. Друзьям пленников позволили последовать туда же. Этот день стал последним, когда королю и королеве прислуживали за столом, с соблюдением придворного этикета, пять дворян: этикет выглядел трогательным потому, что сделался добровольным, почтительность с несчастьем удваивалась.

Немая печаль омрачала этот последний обед. Как господа, так и добровольные слуги знали, что расстаются навсегда. Король ничего не ел. Он умышленно замедлял время окончания ужина — чтобы продлить минуты, когда ему еще позволялось видеть дружественные лица. Такое долгое прощание утомило терпеливых офицеров стражи. Надо было пресечь этот бесконечный разговор. Король знал, что все пять дворян подвергаются опасности быть арестованными внизу лестницы, и тревога за их участь усиливала ужас его собственного положения. Наконец, залившись слезами, смотря на своих друзей, король попытался говорить, но волнение сделало его немым. «Расстанемся, — сказала им королева, — только с этой минуты мы начинаем чувствовать всю горечь своего положения. До сих пор вы услаждали нашу участь своей заботой. Путь Бог вам заплатит за…» Тут рыдания прервали ее. Королева велела своим детям обнять последних друзей своей семьи, и дворяне спустились по потайной лестнице. Они вышли на улицу по одному, в чужих костюмах, чтобы затеряться незамеченными в толпе.

В понедельник, в три часа пополудни, Петион и Манюэль явились в двух экипажах, чтобы отвезти пленников в Тампль. Коммуна могла перевезти их ночью, но хотела, чтобы этот переезд совершился средь бела дня, медленным шагом, по самым многолюдным кварталам, чтобы унижение королевского сана получило вид и значение позорной прогулки осужденных перед казнью. Петион и Манюэль находились в королевском экипаже. Презрительные взгляды, обидные возгласы, язвительный смех, самые низкие из оскорблений не прерывались в течение всего проезда. Петион провел короля сквозь всю полноту его унижения. При проезде через Вандомскую площадь Петион обратил внимание короля на низвергнутую статую Людовика XIV. Эмблемы королевской власти повсюду были уничтожены или обезображены. Рука народа таким образом заранее ниспровергала учреждение, относительно которого Собрание еще не высказалось.

Возврат из тюрьмы к трону стал невозможен. Людовик XVI это понял и, когда после двухчасовой езды экипажи покатились под сводами Тампля, мысленно приготовился к эшафоту.

Пока королевская семья собиралась с духом за стенами Тампля, Собрание обнародовало правила, по которым предстояло созывать Конвент и провозглашать власть народа. Согласно этим правилам, все французы свободных занятий, достигшие 21 года, должны были 26 августа передать своим представителям верховные полномочия, независимые от предыдущей конституции. Конвент предполагалось собрать 20 сентября.

Таким образом, торжество жирондистов привело к их отречению. Собрание, в котором они господствовали, предоставило управление жребию и бросило Францию на произвол судьбы. Не сохранившее верность конституции, отказывающее в поддержке королевскому сану, страшащееся республики, Собрание не имело ни плана действий, ни политики, ни смелости; оно не низвергло и не основало ничего; оно лишь потворствовало падению всего. Учредительное собрание являлось представителем мыслящей Франции, Конвент стал представителем страстной преданности масс отечеству. А Законодательное собрание представляло только интересы и тщеславие промежуточных классов. Собрание умело говорить, но не умело действовать. У него были ораторы, но не было государственных людей. Мирабо в Учредительном собрании стал ярчайшим выражением аристократии, которая, проникнувшись высоким светом своей эпохи, видит свое предназначение в распространении этого света и делается революционной из величия духа. Дантон и Робеспьер были ужасающим выражением страстей народа, который не остановится перед выгодой из-за идеи, перед жизнью из-за принципа. Бриссо, Жансонне, Гюаде оказались не более чем болтунами. Нация потеряла терпение от их нерешительности; нация сама проложила себе дорогу — и они исчезли.

Слезы, кровь, преступления 10 августа падают не столько на народ, сколько на Собрание, которое сделало этот день неизбежным. Оно обладало талантом, знаниями, патриотизмом, даже добродетелями, необходимыми для основателей свободы; оно не имело только характера. Характер служит душой действия, его движущей силой. Эти же люди обладали только гением слова и гением смерти. Достойно говорить и достойно умереть — такова была их судьба.

Отголосок 10 августа почувствовали во всей Европе. Франция бросила вызов всем монархам: следовало или его принять, или объявить европейские троны бессильными держаться против духа мятежа и восстания, который мог сделаться победителем везде, если уже сделался победителем в Париже. Даже Англия начинала смотреть с неприязнью на это движение умов, которое в свое время опередило пределы и форму ее собственной конституции.

Франция, бросившись в неизвестность, отчуждала от себя все надежды, какие до тех пор ее сопровождали. Призывный набат гудел в Париже. Коалиция и эмигранты отвечали на него, приближаясь к границам. Герцог Брауншвейгский исполнился уверенностью, сосредоточил все свои силы и начал движение.

Внутри страны события 10 августа получили всеобщее одобрение на севере, востоке и юге. Только селения Вандеи привычно взволновались. В других же местах роялисты и конституционисты скрывали свои предчувствия и свою горечь. Жирондисты и якобинцы объединились с целью способствовать выбору в Конвент людей решительных, крайних взглядов, ярых противников королевской власти.