Михаил Тихомиров - Труды по истории Москвы

Я поставил некоторые проблемы именно в виде вопросов, а не в виде какого—то разрешения, чтобы вы видели, что люди, всю жизнь занимавшиеся ими, проявляют известную «нищету философии», чтобы вы над ними посерьезнее задумались и поставили бы в будущем задачу заняться посерьезнее теми делами, о которых я говорю.

С начала XIV и до конца XVII в., в течение почти четырех столетий, Москва была признанной столицей Русского государства. Велика была роль Москвы как политического центра России, но не менее велико было и другое значение ее – как центра русской культуры, который впитывал в себя все лучшее, что порождал русский творческий гений, и в свою очередь организовывал и направлял творческие культурные силы русского народа. Между тем эта культурная роль Москвы мало освещена в наших научных работах, вернее, освещена только эпизодически главным образом историками литературы и искусства. Попытаться поставить вопрос о культурной роли Москвы в XIV–XVII вв. – основная задача этой статьи.

Начатки московской культуры восходят уже к первым двум векам существования Москвы как города. Об этом говорят немногие, но красноречивые намеки разрозненных летописных известий о Москве XII–XIII вв. Сообщая о разорении Москвы татарами, летописец говорит, например, что завоеватели предали огню город и церкви, сожгли монастыри и села, захватили много имущества. [1014]Перед нами встает картина довольно большого русского города с церквами и монастырями – обычными культурными центрами русского средневековья. Во второй половине XIII в. в Москве находим уже два монастыря: Даниловский и Богоявленский. О первом мы узнаем, что он был основан князем Даниилом Александровичем, родоначальником московских князей. В этом монастыре названным князем была учреждена архимандрия – явный показатель его большого значения, богатства и выдающегося положения. Напомним тут же, что даже в Новгороде существовал только один монастырь (Юрьев), настоятели которого имели сан архимандритов.

Позже узнаем о том, что Богоявленский монастырь в Москве сделался одним из центров византийской образованности на Руси. Все это говорит о том, что развитие московской культуры началось задолго до XIV в., когда Москва сделалась столицей княжения, что московская культура развивалась не на пустом месте, а восходит к блестящей культуре Владимиро—Суздальского княжества времен Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо, следовательно, опирается на культурные богатства Киевской Руси с ее многосторонними международными связями. И, тем не менее, видимая культурная история Москвы начинается для нас только с первой половины XIV в., со времен Калиты и его преемников. На память о Калите ложится тяжелым бременем обвинение его в участии в татарской расправе, учиненной над Тверью. Осторожный и уступчивый по отношению к татарам, Калита кажется фигурой относительно серой по сравнению с его пылким современником, тверским князем Александром Михайловичем, возглавившим восстание тверичей против наглого татарского царевича и его приспешников. Песня о Щелкане Дудентьевиче показывает, кого благодарная народная память считала героями события.

Однако в деятельности Калиты были черты, вызывавшие привязанность к нему современников. В 1339 г. «многогрешные» дьяки Мелентий и Прокоша переписали так называемое Сийское евангелие – прекрасный образец русской письменности XIV в. Дьяки жили и работали в трудные времена, и поэтому перед ними вставали грозные образы ветхозаветных пророков. Вот что записали дьяки о Калите: «О семь бо князи великом пророк Езекий глаголеть: в последнее время в апустевшей земли на западе востанеть цезарь правду любяй, суд не по мзде судяй, ни в поношение поганым странам, при сем будет тишина велья в Руской земли и восияеть в дни его правда». [1015]Дьяки так и написали: «в апустевшей земли» через а, дав нам образец позднейшего московского «аканья», назвав Калиту «цесарем» – титулом византийских императоров. Но не один только правый суд ставили они в заслугу Калите. Дьяки хвалят Калиту и за то, что он повелел написать многие книги («многим книгам написаным его повелением»). И эта черта деятельности Калиты привлекает особое внимание. Татарские погромы нанесли ужасающие удары нашей письменности. В пламени пожаров погибли груды письменных богатств. Можно скорее поражаться тому, что письменные памятники домонгольского времени дошли до нашего времени, чем удивляться, что таких памятников сохранилось мало. Образованные русские круги уже во второй половине XIII в. стали заботиться о восстановлении письменных памятников прежнего времени. В еще больших размерах этой восстановительной деятельностью занялся Иван Калита.

Уже А. С. Павлов считал, что Калита занимался упорядочением судебных установлений, и указывал на то, что в одном требнике начала XVI в. статья «Сии ряд и суд церковный» заканчивается словами: «Дай Бог и на много лета великому князю Ивану Даниловичу всея Руси». [1016]Характерно, что такое же пожелание находим и в другом памятнике, рассказывающем о Калите, – в полулегендарной записи о встрече Калиты с притворянами соборной церкви в Торжке. Притворяне также восклицают многолетнее пожелание московскому князю: «Дай Бог и на много лета великому князю Ивану Даниловичу всея Руси». [1017]

Дьяки Мелентий и Прокоша еще раз напоминают о каких—то судебных установлениях, которые производились при Калите, любившем правду и творившем суд не по мзде и не в поношение татарам (поганым). У нас, впрочем, имеется и другой источник, который уже прямо указывает на особое внимание Калиты к книжному делу.

Построив в Кремле новый монастырь Спаса, Калита снабдил его церковными сосудами, иконами и книгами из княжеской казны. Указание на книги, выданные из княжеской казны, особенно интересно для нас в свете того, что мы уже знаем из уст дьяков и показаний требника. Конечно, эта начальная московская письменность была еще очень скромной, но в ней уже было заложено зерно будущего. Первоначальную московскую письменность обнаруживаем и в летописных записях первой половины XIV в., несомненно, московского происхождения. Предполагают, что эти московские записи начинаются с 1317 г. Источником их М. Д. Приселков считал семейную хронику Ивана Калиты и митрополичий летописец. Названный исследователь недостаточно оценивает эти первоначальные московские памятники, отмечая «замкнутость изложения великокняжеского московского летописания внутри интересов и событий только московского правящего дома», но с этой строгой оценкой трудно согласиться. [1018]Здесь не место вступать в полемику о характере первоначального московского летописания, для нас важнее отметить тот факт, что московская письменность может считаться уже существовавшей при Иване Калите и его преемниках, а это объяснит нам многое в дальнейшей истории московской культуры.