Михаил Тихомиров - Труды по истории Москвы

Палеографы считают одним из важнейших моментов в истории письма появление бумаги, вытеснившей дорогой пергамен. Наиболее раннее применение в Европе бумага получила на Юге, в Италии. В русских землях она стала внедряться в конце XIV в., но еще первая половина XV в. была временем борьбы пергамена с бумагой. И вот оказывается, что древнейшим русским документом, написанным на бумаге, является духовная грамота Симеона Гордого не позже 1353 г. Таким образом, бумага появилась в Москве уже в первой половине XIV в., гораздо раньше, чем в Новгороде и других русских городах того времени, и нашла себе применение в княжеской канцелярии для написания важнейшего государственного документа. Это говорит о том, что бумага уже получила распространение в Москве, что ее перестали считать непрочным материалом. Духовная Симеона Гордого напоминает нам о тех оживленных связях, которые Москва поддерживала с Константинополем и при его посредстве – с итальянскими торговыми городами.

Связи с Константинополем и южнославянскими странами помогали Москве выступать в роли освоителя новых технических усовершенствований, внедрявшихся на Руси после долгих лет культурного обнищания, вызванного татарскими погромами. В 1346 г. в Москве начали лить колокола. Литейным мастером был некий Бориско. В поздних летописных сводах он назван «Римлянином», но в ранних сводах он упомянут без этой добавки. Вероятно, мастер был болгарином, так как имя Борис особенно распространено в Болгарии. [1026]В 1404 г. на великокняжеском дворе в Москве были поставлены часы с боем; их ставил серб Лазарь, афонский монах. [1027]

Близкие связи с Востоком подчеркиваются ранним появлением в Москве огнестрельного оружия – пушек и тюфяков. Как доказал В. В. Мавродин, слово «тюфяк» персидского происхождения и пришло к нам с Востока. Пушки и тюфяки впервые появляются в Москве, и летописец говорит о них по случаю разорения города Тохтамышем в 1382 г.

Таким образом, Москва в наиболее тяжелые годы татарского ига была тем местом, откуда технические усовершенствования Средиземноморья и Востока распространялись по русским землям. Но Москва с самого начала своей культурной деятельности была чужда слепому подражанию иноземному. Даже люди, получившие византийское образование, как митрополит Алексей, были далеки от преклонения перед чужой, византийской образованностью. Исследователи русского языка XIV в. отмечают любопытнейшую особенность двух московских Евангелий, написанных в Москве в 1354 и 1358 гг. В них заметно стремление приблизить старинную речь к народному московскому языку. Переписчики по просторечию пишут «Иван» вместо «Иоанн»; в евангелии 1358 г. «особенно заметно усилие передать мысль текста яснейшими русскими и даже простонародными оборотами речи»; употребляются такие выражения, как «и аще кто поимет тя в версту», «смотри цветца селнаго» [1028]и т. д.

Тенденция покончить с феодальной обособленностью отдельных земель проявляется и в искусстве. В частности, это сказалось в том, что лучший московский мастер начала XV в., непревзойденный Андрей Рублев, поехал во Владимир и расписывал там обветшавшие владимирские соборы.

Особое положение Москвы как центра русского народа сказывается в литературе и искусстве. Центральное политическое событие времени Дмитрия Донского – Куликовская битва – порождает целый цикл сказаний о Мамаевом побоище. В этих сказаниях проводится мысль о том, что время бедствий русского народа кончается. Татарское иго, началом которого московские книжники считали битву при Калке, потрясено победой на Куликовом поле, поэтому «Задонщине» предпосылается расчет лет от Калатской битвы (т. е. битвы на Калке) до Мамаева побоища. Нельзя не обратить внимания на то, что ни одно событие XIV в. не было прославлено в таком числе сказаний, как Куликовская битва, сделавшаяся символом победы русских над татарами, победы, неразрывно связанной с Москвой и ее князем Дмитрием Донским.

XV столетие было временем очень трудным для Москвы. Разорение посадов Москвы в 1409 г. от отрядов Едигея, длительная феодальная война и соперничество Василия Темного с Дмитрием Шемякой, опустошительные пожары и эпидемии задерживали рост города, мешали накоплению культурных богатств. И тем не менее в XV в. еще ярче становится значение Москвы как передового русского города.

К середине XV в. старые связи со странами Средиземноморья ослабли. Турецкие завоевания положили конец Византийской империи и итальянским колониям на черноморских берегах. Москва продолжала торговать с Югом, но все яснее становится ее посредническое значение в торговле Запада с Востоком. Для европейца, возвращавшегося из долгого путешествия по странам Востока, Москва XV в. казалась первым европейским городом, где можно было отдохнуть после долгих скитаний и чувствовать себя в безопасности. «12 сентября 1476 г. вступили мы, наконец, с благословением Божиим в Русскую землю», – пишет итальянский путешественник, возвращавшийся в Европу из Персии. «26–го числа прибыл я, наконец, в город Москву, славя и благодаря всемогущего Бога, избавившего меня от стольких бедствий и напастей», – вырывается у того же путешественника вздох облегчения. [1029]Позади остались голые степи, восточные города с произволом их властителей. Впереди Европа, а Москва – уже европейский город, связанный постоянными сношениями с Италией. Только так можно объяснить приведенные выше слова путешественника.

В Москве постоянно жило некоторое число выходцев из Западной Европы. Поляки, немцы, итальянцы, греки, болгары и сербы встречались на ее узких улицах, а самое главное – общественный строй России был близок и понятен европейцам. Недаром знаменитый Герберштейн в начале XVI в. обращал особое внимание на религиозные обряды русских, разъясняя своим соотечественникам, что русские такие же христиане, как и они, только отличаются от них своими религиозными обрядами. Западноевропейские обычаи проникали ко двору, и мы неожиданно узнаем о существовании при дворе московского великого князя Василия

Дмитриевича рыцарских турниров («игрушки»), во время которых был заколот княжеский кормиличич. [1030]

В самой Западной Европе все более устанавливался взгляд на Русскую землю как на передовой оплот христианских земель на Востоке. Русский митрополит Исидор занял почетное место на Флорентийском соборе 1439 г., получив кардинальскую шапку и звание апостольского легата. Конечной целью унии, которой добивался папа Евгений, было присоединение к римской церкви многочисленных русских, греков, румын, болгар и сербов. Поэтому папа извещал Василия Темного «о благословенном успехе Флорентийского собора, славном в особенности для России, ибо архипастырь ее более других способствовал оному». [1031]Отказ московского великого князя принять унию был равнозначен провалу всего предприятия, задуманного римской церковью. Так это расценивают и некоторые современные католические историки.