Виктор Баранец - Ельцин и его генералы

И Грачев сдался…

Сделав этот выбор, он начал торопить Генштаб с разработкой плана операции.

Спустя год после начала чеченской войны Александр Коржаков «открытым текстом» упрекнет Грачева в провале «блицкрига». Министр ответит, что такого замысла не было. Коржаков знал, что говорил: по первоначальным замыслам Генштаба силовая акция в Чечне должна была завершиться через три недели. Я был знаком с проектом такого плана…

Тогда я был поражен, что в нашем Генеральном штабе (и особенно в Главном оперативном управлении ГШ) не нашлось ни одного генерала, который бы открыто заявил, что замышляется слишком рискованная авантюра, которая поставит под неминуемый удар высшее военное руководство. Тогда и для Генштаба наступал момент «X»…

В истории новой Российской армии есть два самых черных дня — 3 октября 1993 года, когда была одержана самая позорная «победа», и 1 января 1995-го, когда мы потерпели самое позорное поражение. Чеченцы в первый день нового года выкосили несколько российских батальонов, пожгли неимоверное количество танков, бронетранспортеров и боевых машин пехоты.

— Ну все, теперь Грачеву хана, — поговаривали в Генштабе. — Или снимут, или сам застрелится.

Не сняли. Не застрелился.

Когда стало окончательно ясно, что военная операция в Чечне проваливается и что ей не видно конца-края, Грачев стал еще больше нервничать. На заседании военного совета Сухопутных войск в июле 1995 года он уже не скрывал своего раздражения и вовсю распекал сухопутных генералов за то, что им он «поручил мелкую операцию, а они уже более полугода там ковыряются».

В ряде заявлений Грачев все чаще давал понять, что он всего лишь исполнитель высшей политической воли руководства страны. И явно затушевывал вопрос о своей личной роли. Грачев говорил:

— В принципе разработка военных операций — задача Генерального штаба. Есть главкоматы, они также небезучастны при планировании и проведении боевых действий. Я принимаю решение на основе сделанных рекомендаций, надо понимать, что Грачев самодеятельностью не занимается. Под любым документом, касающимся той или иной операции с участием войск, стоят две подписи — министра обороны и начальника Генштаба. За нашей же спиной — труд целого коллектива. По-другому и быть не может.

— Значит, по-вашему, операция в Чечне была достаточно проработанной? — допекал министра въедливый газетчик.

И Грачев уверенно отвечал:

— Да, безусловно.

— Вы можете назвать сроки, которые были отпущены армии на подготовку?

— По сути дела, эту операцию мы планировали около месяца. Все началось с решений Совета безопасности.

— Надо полагать, это те самые решения, вокруг которых столько шума?

— Конечно…

— Получается, военная акция в Чечне была намечена еще в середине ноября и все последующие политические шаги изменить уже ничего не могли?

— Политические решения я не обсуждаю, но то, что к войне с Чечней мы стали готовиться заранее, факт. А как иначе? За день такое не делается.

Он явно лукавил, когда соглашался с тем, что войсковая операция якобы была достаточно проработанной. На закрытом совещании высшего руксостава сам говорил о серьезных просчетах. Об этом же свидетельствовали и аналитические документы ГШ, посвященные военным урокам Чечни. И это лукавство министра объяснить было несложно: скажи он по-другому, его мигом обвинили бы в том, что согласился с явно «сырым» планом операции…

…В конце октября 1995 года Грачев со свитой возвращался из Вашингтона в Москву. В самолете, как водится, выпили. Находясь в хорошем настроении, министр пригласил несколько журналистов в свой салон. О только что состоявшихся переговорах с американцами говорить было скучно, и разговор мало-помалу переключился на войну в Чечне.

Казалось бы, эта тема могла Грачеву не понравиться, ведь в Чечне ему нечем было хвастаться. Но генерал вдруг «завелся». «Я настороженно поглядывал на министра, — рассказывал мне сослуживец, летевший в том же самолете, — такая разговорчивость Грачева, да еще под хмельком, была опасна. Не зря же говорят: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».

Вот дословные откровения министра:

«Я не председатель партии войны и даже не член такой партии. Я никогда не жаждал ничьей крови, но с тем, что происходит сейчас там, я мириться не могу. Почему все молчали, когда в девяносто первом — девяносто втором годах Дудаев захватил всю технику, вооружение, создал армию и, утвердив все это парламентом, начал набеги в станицы? Где была прокуратура и вы, господа журналисты? Вдруг появилась Чечня, началась война, все разом заголосили — ах, кровь, ах, трупы… Кто виноват?! Грачев?!. Извините, когда все это к нему уходило, были представители федеральных служб, была госбезопасность, были доклады наверх… Все молчали. Сейчас дело подходит к концу, и скоро прокуратура огласит, кто прав, кто виноват… Дальше официально объявили их бандитами, преступниками. Бьем, бьем, бьем, воюем, воюем, воюем, загнали их в горы, осталось две-три недели добить и вдруг — стоп. Переговорный процесс. А с кем разговаривать?! С Масхадовым? А кто такой Масхадов, кем он уполномочен? Бандитом Дудаевым? Поймите меня правильно, я профессионал, я никогда не прощу себе кровь моих солдат и офицеров, но когда после этого за шаг до победы начинается мирный переговорный процесс… й с кем?! Я этого не понимаю. А пока идут переговоры, мне докладывают: каждый день 50–60 обстрелов постов, каждый день убитые и раненые солдаты — и никакой реакции. Я же не могу сделать ни одного выстрела, не могу провести ни одной операции, иначе, видите ли, эти бандиты откажутся вести с нами переговоры. Мириться?! Не могу! Идет уничтожение русского солдата, более того, гибнут гражданские, строители… Два подрыва руководителей переговорного процесса — Лобова и Толика Романова. Теперь спросите прокуратуру: сколько у них заведено уголовных дел на бандитов? Ни одного! А сколько дел на солдат? Сотни! А солдаты мне говорят: «Товарищ министр обороны, до каких пор мы будем погибать в бездействии? Ответьте, нужны мы там или нет? Если нет, то выведите нас отсюда, если нужны, то дайте приказ воевать». И я тут на стороне русского солдата…».

В те минуты в нем было слишком много человека и слишком мало министра.

…Иногда, слушая исповеди Грачева, я испытывал к нему чувство жалости. Но никак не мог понять: то ли его мучает совесть и он ищет моральной поддержки, то ли пытается определить меру личной ответственности за все, что происходило с армией в Чечне. Министр исповедовался тем чаще, чем яснее становилось, какой жуткой ошибкой был ввод войск. В ноябре 1995-го он говорил:

— Решение о вводе войск в Чечню рождалось в больших муках после множества совещаний, консультаций с президентом, правительством, после нескольких заседаний Совета безопасности. Учитывалось соотношение сил и средств, возможные политические последствия. Я был против силовой акции именно в тот момент… В то же время, получив приказ, я как военнослужащий обязан был его выполнить… Но я не сомневался в том, что такая операция нужна, обстановка складывалась таким образом, что были исчерпаны все меры политического воздействия на ситуацию в Чечне… Но в какие сроки проводить операцию — вот это стоило обсудить подробнее…