Николай Соколов - Убийство царской семьи. Полная версия

Хорошо знали в Екатеринбурге охранника Шулина. Заведующий фабрикой Чистякова Шульц [71]рассказывает: “Я Шулина очень хорошо знаю. Я служу на заводе Чистякова, куда Шулин во время советской власти постоянно являлся… Шулин был членом делового совета злоказовского завода, несомненный большевик, агитатор и вербовщик в Красную Армию. Он являлся на завод Чистякова и произносил перед рабочими речи, призывая их вступать в ряды Красной Армии, чтобы уничтожать всех паразитов, – это его собственное выражение. Он арестовал управляющего заводом и добивался расстрела его, и только благодаря ходатайству рабочих тот был спасен. Хотел арестовать хозяина завода. Являлся на завод с вооруженными красноармейцами и отбирал хлеб… Совместно с заводскими красноармейцами составлял списки рабочих и служащих завода Чистякова, предназначенных к расстрелу перед приходом чешских войск”.

“Красноармеец [72]Иван Николаев Клещев имеет от роду 21 год… С детского возраста имел дурные наклонности и, будучи еще несовершеннолетним, начал заниматься кражами, чему потворствовала ему мать. Учился плохо, также и вел себя плохо в ученическом возрасте, так что жаловались на его поведение учители; родители к исправлению его мер не принимали, и, в конце концов, он, как неисправимый по поведению человек, был исключен из училища. После этого он начал приучаться при отце слесарному искусству и работал на фабрике Ушкова до возмужалого возраста. Взрослый тоже замечался в кражах… Незадолго до февральской революции уходил искать работы на стороне от своих родителей и затем оказался в г. Тюмени в команде босяков, где мать его разыскала и привезла домой на фабрику Ушкова… При большевистском перевороте он примкнул к партии большевиков и вскоре сделался ярым красноармейцем и являлся предводителем шаек большевиков при отобрании и реквизиции имущества у владельцев”.

Охранник Медведев откровенно объяснил при допросе, что кадр охраны потому был набран за 35 верст от Екатеринбурга, что здесь “организация партии большевиков считалась лучшей”.

Его жена [73], скрашивая горькую правду, рассказала, что до революции она хорошо жила с мужем. После революции муж тут же записался в партию большевиков и стал “непослушный, никого не признавал и как будто даже свою семью перестал жалеть”.

Охранник Летемин сознается, что, когда он предложил свои услуги по охране Царя, о его поведении справлялись и, справившись, приняли в охрану В прошлом этого человека был приговор Екатеринбургского Окружного Суда с участием присяжных заседателей: в 1911 году Летемин был осужден на четыре года в арестантские роты с лишением прав за покушение на растление малолетней девочки, каковое наказание и отбыл.

Как жилось Царю и его семье в такой обстановке?

Императрица, Мария Николаевна и Демидова писали в Екатеринбург, когда там оставались дети. Они прибегали к конспиративному языку. Несомненно, в доме Ипатьева жилось плохо.

Свидетели показывают:

Жильяр: “24 апреля (старого стиля) от Государыни пришло письмо. Она извещала нас в нем, что их поселили в двух комнатах Ипатьевского дома; что им тесно; что они гуляют лишь в маленьком садике; что город пыльный; что у них рассматривали все вещи и даже лекарства. В этом письме в очень осторожных выражениях она давала понять, что надо взять нам с собой при отъезде из Тобольска все драгоценности, но с большими предосторожностями. Она сама драгоценности называла условно “лекарствами”. Позднее на имя Теглевой пришло письмо от Демидовой, писанное несомненно по поручению Ее Величества. В письме нас извещали, как нужно поступить с драгоценностями, причем все они были названы “вещами Седнева”.

Битнер: “Я знаю, были тогда письма от Государыни и Марии Николаевны. Они писали, что спят “под пальмами” (на полу, без кроватей) и едят вместе с прислугой, что обед носят из какой-то столовой, а Государыне Седнев готовит макароны на спиртовке”.

Теглева: “Были получены письма от Государыни и Марии Николаевны на имя Княжен и мною от Марии Николаевны и Демидовой. Из этих писем можно было понять, что им живется худо. Мария Николаевна писала, что они спят в одной комнате, что они все (вместе с прислугой) обедают вместе, что им Седнев готовит только кашу и что обед они получают из советской столовой. Демидова мне писала: “Уложи, пожалуйста, хорошенько аптеку и посоветуйся об этом с Татищевым и Жильяром, потому что у нас некоторые вещи пострадали”. Мы поняли, что пострадали у них некоторые ценные вещи, и решили, что это Императрица дает нам приказание позаботиться о драгоценностях”.

Чемодуров: “Как только Государь, Государыня и Мария Николаевна прибыли в дом, их тотчас же подвергли тщательному и грубому обыску, обыск производили некий Б.В. Дидковский [74]и Авдеев – комендант дома, послужившего местом заключения. Один из производивших обыск выхватил ридикюль из рук Государыни и вызвал замечание Государя: “До сих пор я имел дело с честными и порядочными людьми”. На это замечание Дидковский ответил: “Прошу не забывать, что Вы находитесь под следствием и арестом”. В Ипатьевском доме режим был установлен крайне тяжелый, и отношение охраны было прямо возмутительное, но Государь, Государыня и Великая Княжна Мария Николаевна относились ко всему происходившему по наружности спокойно и как бы не замечали окружающих лиц и их поступков. День проходил обычно так: утром вся семья пила чай – к чаю подавался черный хлеб, оставшийся от вчерашнего дня; часа в 2 обед, который присылали уже готовым из местного совета рабочих депутатов, обед состоял из мясного супа и жаркого; на второе чаще всего подавались котлеты. Так как ни столового белья, ни столового сервиза с собой мы не взяли, а здесь нам ничего не выдали, то обедали на не покрытом скатертью столе; тарелки и вообще сервировка стола была крайне бедная; за стол садились все вместе, согласно приказанию Государя; случалось, что на семь обедавших подавалось только пять ложек. К ужину подавались те же блюда, что и к обеду. Прогулка по саду разрешалась только один раз в день, в течение 15–20 минут; во время прогулки весь сад оцеплялся караулом; иногда Государь обращался к кому-либо из конвойных с малозначащим вопросом, не имевшим отношения к порядкам, установленным в доме, но или не получал никакого ответа, или получал в ответ грубое замечание… День и ночь в верхнем этаже стоял караул из трех красноармейцев: один стоял у наружной входной двери, другой в вестибюле, третий близ уборной. Поведение и вид караульных были совершенно непристойные: грубые, распоясанные, с папиросами в зубах, с наглыми ухватками и манерами, они возбуждали ужас и отвращение”.

Я допускал, что Чемодуров мог быть не вполне откровенен в своих показаниях перед властью, и выяснял, что он рассказывал другим людям про жизнь в Ипатьевском доме.