Роберт Бартлетт - Становление Европы: Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950 — 1350 гг.

Следовательно, эта вторая категория служит подтверждением не только могущества Франкского королевства, но и той большой активности, какой отличалась франкская аристократия в XI–XII веках. Завоевание рыцарями-франками Британских островов, участие бургундской знати в войнах Реконкисты и, наконец, доминирующая роль франков в крестовых походах Восточного Средиземноморья имели следствием становление новых франкских династий на обширной территории от Шотландии до Кипра. В некоторых случаях новые монархии образовывались в результате завоевания; в других происходила «прививка» франкских аристократических династий к «стволу» местных правящих родов. Династийная диффузия — вот, грубо говоря, результат экспансионистской активности франкской знати в Высокое Средневековье.

Захватив и подвергнув Константинополь разграблению в 1204 году, франки и венецианцы начали распространяться по соседним районам Византийской империи, утверждая свое право на новые территориальные владения и не прекращая междоусобных распрей. Среди народов, на чью землю они вступили, были, в частности, населявшие Балканы валахи, которые в то время переживали период исключительного политического подъема. Из источников известно о переговорах, которые валашские вожди вели с французским рыцарем Пьером Брашо. «Господин, — сказали валахи, — мы не перестаем восхищаться твоей рыцарской доблестью и удивлены, что ищешь ты в этих крах и что подвигло тебя завоевывать земли в такой далекой стороне. Или нет у тебя в твоей стране земель, которыми ты мог бы обеспечить свое существование?» {66} 66 См.: Robert of Clari, La conquête de Constantinople 106, ed. Philippe Lauer (Paris, 1924), p. 102.

Современный историк вполне может задаться тем же вопросом и подивиться тому, какие мотивы двигали западноевропейской знатью в ее ограблении безземельных. Очевидно, сама аристократическая диаспора была крайне неоднородна в плане материального богатства, власти и положения. Существовала настоящая пропасть между, скажем, графами Монферрат, которые вели переговоры с императорами и заключали брачные союзы с представителями королевской династии государства крестоносцев, и безземельными воинами, которые в 1066 году прибились к Вильгельму Завоевателю. Мотивы поведения тех и других необязательно совпадали. Ясно, однако, что среди этих людей было много таких, кто не имел земли на родине, и отчасти тяга средневекового рыцарства к захватническим походам объяснялась стремлением получить в собственность земельные владения. Историки нормандских завоеваний в Южной Италии рисуют яркую картину всего цикла победоносного похода, начиная от формирования войска:

«Огромная толпа родичей, земляков и жителей соседних областей следовали за ними в надежде на обогащение, и их принимали по-братски, со всей щедростью, одаривая конями, оружием, одеждой и всевозможными дарами. Некоторым давали обширные участки земли, ставя благополучие храбрых рыцарей выше всех богатств мира. Благодаря этому все их начинания увенчивались успехом. Словно о них сказано в Евангелии: “Давай — и воздастся тебе”. Ибо чем больше они давали, тем больше приобретали» {67} 67 Geoffrey Malaterra, De rebus gestis Rogerii Calabriae et Siciliae comitis et Roberti Guiscardi ducis fratris eius 1.11, ed. Ernesto Pontieri (Rerum italicarum scriptores, n.s., 5/1, Bologna, 1928), p. 14. Цитата из Библии: см.: от Луки 6:38. .

В 1040-х годах Ричард Аверсский такой именно щедростью привлекал на свою сторону рыцарей: «То, что он мог забрать, он отдавал, а не оставлял себе… Вся округа была таким образом разграблена, а рыцари его множились… было у него шестьдесят всадников, а стало сто» {68} 68 Amarus of Montecassino, Storia de Normanni 2.45, ed. Vincenzo de Bartholomaeis (Fonti per la storia d'ltalia 76, Rome, 1935), p. 112. .

Существует мнение, что отсутствие фамильных имен европейского происхождения среди франкских поселенцев Утремера может означать, что «эти поселенцы были простых кровей и потому не стремились запечатлеть свои фамилии в названиях новых владений в Европе» {69} 69 Joshua Prawer, Crusader Institutions (Oxford, 1980), p. 21. . Эту точку зрения подтверждает и запись хрониста первого крестового похода: «Кто был беден там, того Господь сделал богатым здесь… Тот, у кого не было там и деревни, здесь обрел город» {70} 70 Fulcher of Chartres, Historia Hierosolymitana 3.37, ed. Heinrich Hagenmeyer (Heidelberg, 1913), p. 749. . И слог, и образы неизменно те же, о каком бы уголке Европы ни шла речь. Первые немецкие аристократы, утвердившиеся в Ливонии, «сумели завоевать почет и собственность, не запятнав себя позором; и велико было их удовлетворение от своего путешествия, ибо их имущество настолько умножилось, что до сих пор плодами его с радостью пользуются их наследники» {71} 71 Livlandische Reimchronik, lines 612–18, ed. Leo Meyer (Paderborn, 1876), p. 15. . Их современников, рвавшихся к земельным угодьям и могуществу в Ирландии, привлекали похожие ожидания, которые дошли до нас, в частности, в виде риторики, обращенной к потенциальным участникам похода:

Мечтой каждого пешего воина в такой армии было сесть в седло, осуществив магическое превращение из пропыленного пехотинца в стремительного конника. Иногда залогом успеха могла стать одна-единственная удавшаяся вылазка. Как сказано в «Песне о Сиде», после взятия Валенсии, «кто пешим был, тот сел в седло» {73} 73 Цит. по кн.: Cantor de Mio Cid, line 1213, ed. Ramon Menendez Pidal (rev. ed., 3 vols., Madrid, 1944–6), 3, p. 945. (Имеется русское издание: Песнь о моем Сиде, М., 1975.) . Другой мастер грабительских набегов XI века Робер Гвискар аналогичным образом одаривал своих соратников в Южной Италии. После одного ночного рейда в Калабрии, «захватив победную добычу, он обратил своих пехотинцев в рыцарей» {74} 74 Malaterra, De rebus gestis Rogerii 1.16, ed. Pontieri, p. 17. . Повсеместно мы можем проследить один и тот же цикл: грабительский поход, раздача трофеев и даров, вербовка новых воинов и новые грабежи, с решительными прорывами к рыцарскому статусу и земельной собственности.

Военная дружина была в средневековой Европе в числе главных общественных организмов. Она представляла собой отряд воинов во главе с господином, воинов, объединяемых общей клятвой, боевым товариществом и собственным интересом. Такие отряды уходили корнями в далекое прошлое германских воинских подразделений, члены которых с неизменной щедростью одаривались «мощным потоком дарений» {75} 75 Georges Duby, The Early Growth of the European Economy (Eng. tr., London, 1974), p. 51. , а в случае особой удачи в награду за верную службу своему господину получали землю. Еще Тацит сформулировал краеугольные камни взаимоотношений господина с его верным воином: «слава и честь, проистекающая из многочисленности и доблести собственного войска» — и «щедрый дележ добычи и трофеев, добытых в сражении и грабежах» {76} 76 Тацит. Германия 13–14. . Зависимость вознаграждения от службы явствует и из более поздних источников, например, из таких слов Беовульфа: «За все, что Хигелак мне дал державный, за все достояние, дом и земли, ему платил я клинком, сверкавшим в работе ратной» {77} 77 Цит. по кн.: Beowulf, lines 2490–93, ed. F. Klaeber (3rd ed., Boston, 1950), p. 94. (Имеется русское издание: Беовульф — в кн.: Б-ка всемирной л-ры, т. 9, М., 1975, с. 2490–94). .