Роберт Бартлетт - Становление Европы: Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950 — 1350 гг.

Как правило, это понятие (в разных вариантах) противопоставлялось другому. В документе 1230 года, фиксирующем соглашение между Тевтонскими рыцарями и епископом Пруссии, например, «славянскому плугу» противопоставляется «германский плуг» (aratrum Theutonicale). Это была стандартная единица взыскания податей, иногда она называется просто «плуг» (aratrum) в противоположность ункусу или гакену. Один прусский документ 1293 года определяет уплату десятины в размере бушеля ржи с каждого плуга (aratrum) и бушеля пшеницы с каждого ункуса (uncus). В 1258 году термин «немецкий плуг» был употреблен в противовес «прусскому ункусу» {523} 523 Preussisches UB 1/i, no. 105, pp. 77–81, p. 80; ibid. 1/i, no. 74, pp. 54–5; ibid. 1/ii, no. 612, pp. 387–8; ibid. 1/ii, no. 67, pp. 62–3. . В Польше это противопоставление получило еще более яркое воплощение. Синод в Гнезно 1262 года регламентировал уплату десятины «с каждого малого плуга, называемого радло (radio)», и «с большого, называемого плуг (piug)» {524} 524 Codex diplomaticus Maioris Poloniae, ed. Ignacy Zakrzewski and Franciszek Piekosinski (5 vols., Poznan, 1877–1908), 1, no. 402, pp. 354–5. . Во всех других случаях плуг (Pflug) противопоставляется гакену (Нaken), из чего следует, что «малый плуг» и гакен — это одно и то же, а значит, ункус — это и есть «славянский (или польский) плуг», а «большой плуг» — это «плуг немецкий» {525} 525 Preussisches UB 1/ii, no. 366, pp. 247–51, p. 248. .

В совокупности из этого документа можно сделать вывод об ощутимом различии между немецким и местным типом плуга. Однако еще предстоит выяснить, являлись ли эти плуги реальными сельскохозяйственными орудиями либо служили только единицей обложения. Если так, тогда надо уточнить, чем они между собой различались. Подтверждения реальных физических отличий германского, или большого, плуга от славянского, или малого, хотя и мимолетны, но достаточно убедительны. В одном документе XIII века говорится об уплате шести шиллингов «с каждого дома, откуда выходит плуг», и трех шиллингов «с каждого дома, откуда выходит гакен» {526} 526 UB zur Geschichte der Herzoge von Braunschweig und Lüneburg und ihrer Lande 1, ed. H. Sudendorf (Hanover, 1859), no. 122, pp. 75–6. . Немногим позднее в одной прусской грамоте говорилось о плате поселенцев «из расчета плугов или ункусов, которыми они возделывают поля» {527} 527 Codex diplomaticus Warmiensis 1, no. 214, pp. 366–8 (1323). ; и еще более недвусмысленно звучит реплика об «ункусе, которым пруссы и поляки привыкли обрабатывать землю» {528} 528 Preussisches UB 1/i, no. 140, p. 105 (1242). . Таким образом, едва ли можно сомневаться в том, что различия, о которых мы говорили, относятся и к орудиям земледелия как таковым, и к фискальным расчетам.

Последний и решающий критерий этих различий носит количественный характер: немецкие, или большие плуги неизменно облагались вдвое большей десятиной, нежели славянские, или малые плуги. Например, уже цитированный документ 1230 года определяет десятину в размере двух бушелей зерна с каждого немецкого плуга и одного бушеля — с плуга славянского. Аналогичным образом различаются подати, взимавшиеся в соответствии с Хелминской грамотой с немецкого плуга и «польского плуга, именуемого гакеном». Из другого документа, относящегося в XIII веку, следует, что с каждого «гокена» (hoken) брали один скот (1/24 марки) и сноп льна, в то время как с плуга (рйиде) подать составляла два скота и два снопа льна. Еще в одном случае, как мы уже говорили, десятина с плуга и гакена устанавливалась в размере шести и трех шиллингов. В целом можно сказать, что дошедшие до нас документы свидетельствуют о том, что германский, или большой плуг считался более крупной единицей налогообложения по сравнению со славянским, или малым плугом {529} 529 ibid. 1/i, no. 74, pp. 54–5; ibid. 1/i, no. 105, pp. 77–81, p. 80; ibid. 1/ii, no. 366, pp. 247–51, p. 248. .

Если существовали различия терминологического, физического и фискального порядка, возникает вопрос, на чем они основывались. Плуг был большим и немецким, ункус или гакен — малым и славянским (либо прусским). Многие авторы уже предпринимали попытку отождествить плуг с тяжелым плугом, а гакен (ункус) — с сохой или ардом. Обоснованность такого отождествления заключается в следующем: главное ощутимое отличие двух типов плуга скорее всего соответствовало тому, как оно видится современным крестьянам и ученым; термин «гакен» (Haken) в современном немецком языке означает ард или соху; вытянутые в длину поля (наиболее удобные для обработки тяжелым плугом) были признаком поселения германского типа; «тяжелый» плуг является более производительным, откуда и более высокие налоги с него. Наконец, к этому набору аргументов, основанных на средневековых источниках, надо прибавить польский документ XIV века, где ведется речь о «двадцати больших плугах и двадцати малых, имея в виду под большим — лемех и резак, а под малым — радлицу» {530} 530 Visitationes bonorum archiepiscopatus пес поп capituli Gnesnensis saeculi XVI, ed. Boleslaw Ulanowski (Cracow, 1920), p. 365. . Радлица (radlicza) — это малый плуг, называемый еще «радло» (radlo). У большого плуга был лемех и резак. Был ли резак асимметричным, а отвал — деревянным (а следовательно дешевым и не играющим особой роли), из текста не следует. Однако главное значение этих документов, если отбросить всякий прогерманский пафос, заключается в том, что немцы действительно привнесли тяжелый, асимметричный плуг в славянский и прусский мир, прежде знавший только соху.

Новые поселенцы, новые плуги и новые мельницы означали «совершенствование пашни» (melioratio terrae), а следовательно, развитие зернового хозяйства. Значит, процесс заключался не только в окультуривании диких земель, но и в переходе к довольно специфическому виду землепользования. Во многих частях Европы перемены Высокого Средневековья заключались, в частности, в отходе от такого природопользования, которым можно было обеспечить лить незначительное население, вовлекая при этом в эксплуатацию широкий спектр природных ресурсов (таких, как рыба, мед, дичь, не говоря о домашнем скоте и культурных посевах), и переходе к более концентрированному по площади монокультурному типу хозяйства. Показательным в этом плане является обмен беличьих шкурок на зерно, который производил в начале XIII века Генрих Бородатый Силезский {531} 531 Schlesisches UB 1, no. 164, p. 117 (1217). Если опираться на свидетельства, касающиеся также других регионов, то можно сделать вывод, что результатом всех этих изменений, скорее всего, явилось увеличение численности населения при массовом ухудшении здоровья.

С точки зрения князя, прелата или предприимчивого локатора, здоровье переселенцев, конечно, определяющего значения не имело. Важным было то, что планомерное освоение новых земель способствовало превращению непродуктивных прежде природных ресурсов в источник зерна и серебра. Богатеющие феодалы и рост численности крестьянского населения — вот несомненный итог массового переселения людей в эпоху Высокого Средневековья. Хотя порой новые поселения оканчивались неудачей, в целом обстановка в приграничных районах была исполнена оптимизма и решимости двигаться дальше. Расширение обрабатываемых площадей и рост числа новых хозяйств непременно воспринимались как часть перспективы. «Фьючерсные» пожалования касались не только новых владений, но и доходов с них. Уже в 1175 году, когда герцог Болеслав Силезский и епископ Зырослав Вроцлавский пожаловали землю цистерцианцам Лубяжа (Lubiaz, Leubus), пришедшим из Германии и предположительно ведшим за собой поселенцев, то «все подати с новых деревень, которые уже сейчас имеются в районе Легницы (Legnica, Liegnitz) или будут основаны там позднее в любое время в будущем», также отдавались им {532} 532 Helbig & Weinrich 2, no. 1, p. 72. . В эпоху Остзидлунга по всей Восточной Европе встречаются документы, регламентирующие права на будущие доходы «от новых полей, недавно введенных в оборот или которые еще только будут обрабатываться в будущем», либо «со всех земель, недавно введенных в сельскохозяйственный оборот» {533} 533 Helbig & Weinrich 1, no. 40, p. 178; Preussisches UB 1/i, no. 74, pp. 52–4 (Prussia, 1230). . Иногда планировалось на перспективу не только простое освоение земель. В источниках можно встретить упоминания доходов с деревень, «которые ныне населены славянами, если в будущем они будут принадлежать немцам» {534} 534 Codex diplomaticus Brandenburgensis A 10, no. 9, p. 75 (1173). . В воображении землевладельцев и прелатов Восточной Европы уже виделись картины будущего расширения пахотных земель и германизации всего общества.