Брюно Дюмезиль - Королева Брунгильда

Однако не надо представлять дело так, будто монарх и его епископат непрерывно мерялись силой. Прежде всего, присутствие энергичного прелата обеспечивало городу спокойствие и процветание, что королевская власть ценила. Так, Теодоберт I согласился одолжить епископу Верденскому Дезидерату семь тысяч золотых монет для восстановления экономики города, выходившего из кризиса. Когда через некоторое время Дезидерат предложил вернуть долг, король учтиво отказался {97} 97 Григорий Турский. История франков. III, 34. : оживление торговли в Вердене уже принесло пользу его душе… и казне за счет косвенных налогов.

В более широком плане у Меровингов тоже не было никаких причин опасаться епископата: ведь если в собственном городе каждый прелат был чрезвычайно могуществен, единой «епископской партии» не существовало. Действительно, структура франкской церкви оставалась рыхлой, и никто не мог претендовать на звание главы галльского епископата. Хотя епископу Арльскому папа и пожаловал титул «апостолического викария», коллеги признавали за ним в лучшем случае моральный авторитет. Некоторая неопределенность существовала и в иерархии. В IV в. было решено, что центру каждой римской провинции положен «митрополит», обладающий властью над «викарными епископами» других городов. Такими церковными митрополиями стали Арль, Вьенн, Лион, Безансон, Бурж, Бордо, Тур, Руан, Сане, Реймс, Трир, Майнц и Кёльн. Конечно, это были важные города, где выборы епископа часто сопровождались ожесточенной борьбой. Но власть митрополита оставалась теоретической, и каждый город во многом сохранял независимость. Григорий Турский так и не сумел урезонить епископа Феликса Нантского, хоть тот и был его викарным епископом. Как правило, прелаты больше конфликтовали меж собой, чем с королем или с графами.

Тем не менее меровингская Галлия не представляла собой мозаику совершенно независимых христианских «микромиров». Соборы происходили часто, и дважды-трижды за десять лет епископы соглашались собраться, чтобы обсудить догму, церковную дисциплину или литургию. В зависимости от того, куда рассылались приглашения, собор мог включать представителей церковной провинции, одного или нескольких Teilreiche и даже в исключительных случаях всего Regnum Francorum. Собрание также позволяло епископам осудить одного из своих коллег, заподозренного в тяжком прегрешении, или воспользоваться своей многочисленностью, чтобы коллегиально отлучить грешника-короля. Иногда франкский государь вспоминал, что Никейский собор созвал великий Константин, и брал созыв на себя; в таком случае собрание епископов приобретало вид церковного placitum.

В общей сложности франкская церковь напоминала переменную звезду. Иногда ее было превосходно видно: тогда между епископами происходила активная переписка, и соборы созывались регулярно. Иногда к конфликтам между Teilreiche добавлялись трения между прелатами, и всякое единство исчезало. Впрочем, несомненно, что франкскую церковь VI в. следует представлять подобием Regnum Francorum, в котором она находилась, то есть структурой, переменной во внешних проявлениях, но постоянной в качестве интеллектуальной модели. Равно как и единое Regnum, единство епископата было фикцией, необходимой для сохранения в Галлии определенной дисциплины.

Усмирить общество

Действительно, сохранение порядка было задачей, встававшей перед всеми власть имущими, будь они клириками или мирянами, королями или аристократами. Были ли у слабого государства, у знати, переживавшей коренные перемены, и у расколотого епископата средства, чтобы обуздать общество, с III в. усвоившего склонность к насилию в частной жизни?

Поверхностное прочтение Григория Турского побудило романтических историков XIX в. описывать современников Брунгильды кровожадными варварами. Действительно, в «Десяти книгах истории» преступления, похищения, кровосмешения и святотатства как будто сменяют друг друга с унылой регулярностью. Но видеть только это — значит забывать, что автор любой хроники ставил перед собой задачу собирать лишь пену дней, где первое место естественным образом занимали различные факты. А ведь у Григория было особое пристрастие к грязным подробностям и очевидный талант описывать их как нельзя более выразительней. Самые пессимистичные представления подтверждаются и археологическими данными. Но последние только показывают, что у многих людей VI в. было оружие и его владельцы не расставались с ним до могилы. Часто ли они его использовали, чтобы уничтожать других, — вопрос толкования. Еще в XVIII в. дворяне всегда ходили при шпаге, имея весьма мало поводов ее обнажать! Напротив, литературные источники утверждают, что рыцари XI в. были особо воинственными — однако они никогда не укладывали боевое снаряжение вместе с собой в землю. Интерпретировать погребальные обычаи в социальных терминах очень рискованно.

Судя по тем немногим данным, которыми мы располагаем, представляется, что, когда в меровингскую эпоху два индивида ссорились, на самом деле силой оружия спор разрешался лишь в исключительных случаях. В римской традиции обычным и предпочтительным средством разрешения конфликтов был судебный процесс. Причем известно, что графский mallus, епископский и королевский суды функционировали. Просто реалии правосудия немного изменились.

Действительно, чтобы судебная система заработала, нужно было три условия. Прежде всего, перед судом должны были предстать обе тяжущиеся стороны. Поскольку у церкви и публичных властей редко имелись возможности принудить их к этому, приходилось рассчитывать на добрую волю подсудимых или на давление общества. Далее, всеобщий характер законов умер вместе с империей, и Галлия отныне имела дело с персональным правом. Иными словами, римлянина могли судить только на основе римского права, франка — салического закона, клирика — канонического права… Когда в процессе участвовало два лица с разным статусом или происхождением, надо было договариваться, какой кодекс применять. Чтобы ограничить риск путаницы, меровингские государи отчасти вводили территориальное право в форме отдельных ордонансов, распространяющихся на всех подданных. Но эти тексты не составляли законченной системы. Наконец, даже если процесс возбужден и кодекс найден, судебное учреждение еще должно было согласиться разрешить тяжбу. Парадоксальным образом система «стопорилась» чаще всего в этом пункте. Ведь судья, чтобы не наживать врагов, часто избегал вынесения приговора виновной стороне и предпочитал организовать примирение.

Так что, даже когда процесс был проведен по всей форме, вынесенный приговор почти никогда не соответствовал букве закона. Похоже, скрупулезно соблюдали законность только судебные соборы. Со своей стороны светские судьи раннего средневековья предпочитали использовать право скорей как источник вдохновения, чем как абсолютный критерий. Даже меровингские короли, когда выступали в качестве судей, забывали собственные ордонансы и предпочитали искать компромиссный мир. Можно задаться вопросом, что побуждало государей заниматься законодательством, если они знали, что использоваться законы не будут? Несомненно надо предположить, что ими двигали соображения престижа. По римской традиции принцепсу следовало быть законодателем. Меровингский король выполнял долг, с некоторой гордостью и, вероятно, немалой долей фатализма.