Николай Коняев - Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости

В 1892 году Николаю Александровичу Морозову было тридцать восемь лет, позади осталась огромная жизнь, но большую часть жизненного пути еще предстояло пройти.

До конца жизни ему оставалось 54 года.

Когда Николай Александрович вышел из заключения, первым делом он вступил в масонскую ложу «Полярная звезда» и даже написал стихи об этом:

Одновременно с этим Н. А. Морозов сделался профессором аналитической химии Высшей вольной школы П. Ф. Лесгафта, читал лекции по химии, астрономии и воздухоплаванию, состоял в Русском, Французском и Британском астрономических обществах, был председателем Русского общества любителей мироведения…

Между делом отсидел еще один год в Двинской крепости за книгу стихов «Звездные песни»…

Во время Первой мировой войны Морозова — ему было тогда уже 60 лет! — «Русские ведомости» командировали на Западный фронт в звании «делегата Всероссийского земского союза помощи больным и раненым воинам». Из корреспонденций его потом составилась книга «На войне».

После Февральской революции Николай Александрович Морозов участвовал в работе Московского государственного совещания, был членом Совета республики и участвовал в выборах в Учредительное собрание.

После Октябрьской революции, получив в награду от В. И. Ленина отцовское имение Борок, Н. А. Морозов с новыми силами занялся научной деятельностью и тем, что он называл научной деятельностью.

29 марта 1932 года его избрали почетным членом АН СССР как «химика, астронома, историка культуры, писателя, деятеля русского революционного движения».

Памятник Н. А. Морозову

Рассказывают, что в 1939 году в возрасте 85 лет Николай Александрович Морозов якобы окончил снайперские курсы Осоавиахима, и через три года — в это уже совсем невозможно поверить! — 88-летний масон и академик будто бы лично участвовал в военных действиях на Волховском фронте.

Скончался он уже после войны.

30 июля 1946 года завершился этот путь, обозначенный звездами, сияющими над крышей унтер-офицерского домика в Шлиссельбургской крепости.

Завершился там, где и начался, — в имении Борок Ярославской области.

Или не завершился?

Ведь, как писал сам Николай Александрович:

Какой-то своей дорогой, то ли на Луну, то ли в иные пределы уходил в Шлиссельбурге и другой «вечник», Герман Александрович Лопатин.

Этот выпускник Петербургского университета блестяще защитил диссертацию на звание кандидата естественных наук и уехал за границу, где начал переводить «Капитал» Карла Маркса. Одновременно с этим, будучи членом Генерального совета Интернационала, Герман Лопатин вел борьбу с идеологическим противником Карла Маркса, бывшим шлиссельбургским узником Михаилом Бакуниным.

В 1884 году Лопатин вернулся в Россию, чтобы убить досаждавшего революционерам жандармского подполковника Георгия Порфирьевича Судейкина и воссоздать разгромленную «Народную волю».

Как и следовало переводчику «Капитала», Герман Александрович, несмотря на некую склонность к мистицизму, отличался основательностью. Совершив успешный теракт, он принялся составлять — с полными фамилиями и адресами — список членов новой «Народной воли», который потом изъяли у него при аресте.

Никто в Шлиссельбурге, разумеется, не упрекал Германа Александровича, что он, по сути, сдал полиции всю восстановленную «Народную волю», но Лопатин все равно держался строго и обособленно. В голодовках и отказах от прогулок, как и других ребяческих протестах шлиссельбуржцев, за которые, впрочем, те платили порою своими жизнями, не участвовал.

Памятник Г. А. Лопатину

И то ли близость с Карлу Марксу, то ли естественно-научное образование, то ли склонность к оккультизму, но с годами заключения в Германе Александровиче выработалась холодная, пугающая даже и атеистов-народовольцев своей беспощадностью, ненависть к православию.

Когда престарелая княгиня Мария Александровна Дондукова-Корсакова, печалившаяся, что арестанты в Шлиссельбурге совершенно лишены духовного призрения, упросила коменданта повесить в камерах иконы, Герман Николаевич потребовал у караульного жандарма, чтобы образ немедленно убрали. Жандарм, наверное, запамятовал об этом заявлении, а может, просто не понял существа требования, но Богородица так и осталась на стене камеры, и Лопатин, не теряя слов попусту, сам снял икону, расколол ее на щепки и выбросил в унитаз.

Произошло это событие в июле 1904 года.

В те самые дни, когда в Казани произошла трагедия, потрясшая всю Россию.

В этой книге мы уже говорили о Казанской иконе Божией Матери, явившейся на Руси еще в царствование Иоанна Васильевича Грозного…

После страшного пожара, уничтожившего 23 июня 1579 года весь посад, дочери казанского стрельца Матрене явилась во сне Богородица. Она указала место на пепелище, где 8 июля 1579 года и откопали облеченную в ветхое вишневое сукно — это был рукав однорядки — икону… Тотчас послали известить Казанского архиепископа Иеремию, но он посчитал ненужным смотреть, что отыскала несмышленая девочка, и к месту находки явился священник из ближайшей к пожарищу Николо-Гостинодворской церкви. Первым этот священник и поднял икону, чтобы поставить на приготовленный помост.

Звали его Ермолай…

Пятьдесят лет исполнилось ему тогда, но словно и не было их — в непроницаемых сумерках времени скрылась прежняя жизнь. Едва только взял Ермолай в руки чудотворный образ, спала пелена и сразу во всей духовной мощи явился перед Русью великий святитель патриарх Гермоген.

Почти все его святительское служение приходится на годы Смуты, и подвигом был практически каждый день земной жизни человека, избранного для своего святительского подвига самой чудотворной иконой Божией Матери Казанской…