Николай Коняев - Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости

Большинство членов конференции оказались сторонниками советской власти и, когда встал вопрос о передаче рабочим фабрик и заводов, товарищ Жук проявил себя самым пламенным сторонником этой меры, так как в Шлиссельбурге он давно уже сумел все взять в свои руки. Его избрали в президиум, и меньшевики, пытаясь хоть как-то скомпрометировать Иустина Жука, договорились до того, будто и в Шлиссельбургской каторжной тюрьме он отбывал срок как обыкновенный уголовник.

Чтобы доказать лживость этого утверждения, Иустин Жук писал в газеты опровержения, но ничего не помогало, и тогда — как раз генерал Корнилов наступал на Петроград! — решил подтвердить свою революционность делом.

Загрузив в Шлиссельбурге пироксилиновыми шашками баржу, он отправился в Петроград. Баржу он причалил к набережной около Смольного и отправился докладываться.

— Дружище! — объявил он председателю Петроградского совета Н. С. Чхеидзе. — Я баржу пироксилина привез тебе, да еще на придачу 400 человек, вооруженных винтовками…

— Пироксилин? — побледнев, переспросил Николай Семенович. — Да ты что, с ума сошел? Баржа взорваться может!

— Конечно, может, — добродушно улыбаясь, подтвердил товарищ Жук. — Искру только покажи, товарищ Чхеидзе, так твой Смольный, а с ним и пол-Питера на небеса к господу Богу взлетят!

Николай Семенович замахал руками:

— Уводи баржу! — закричал он. — Не надо, не надо нам твоих шашек!

— Как не надо? Корнилов наступает!

— Не надо ничего! Уводи быстрее баржу!

— Куда?

— Куда хочешь, только подальше. Вывези в море и пусти ко дну!

Однако товарищ Жук пожалел уничтожать труд своих товарищей и, сговорившись с руководством Выборгской стороны, раздал пироксилиновые шашки по здешним заводам.

Эти пироксилиновые шашки власти изымали потом несколько недель, но больше никто уже не сомневался в революционности товарища Жука.

«Работа спорилась в его руках, — восхищенно писал о нем Григорий Евсеевич Зиновьев. — В своем родном Шлиссельбурге он делал чудеса. В его крепких, умелых руках все двигалось как машина — мягко, бесшумно и в то же время уверенно и правильно. Благодаря его усилиям в Шлиссельбурге при пороховом заводе рабочие поставили выработку винного сахара из древесных опилок. Это было детище Жука. В это дело он вложил свою душу. И как велика была его радость, когда он увидел результат своей работы, когда он смог принести нам первый выделанный сахар! Он радовался как ребенок, мечтая, как ему удастся подобные же сахарные заводы построить по всей России — всюду, где есть леса… На таких людях держится пролетарская диктатура. Такие люди — цемент рабоче-крестьянского государства».

Забегая вперед, скажем, что идея кормить рабочих не сахаром, а древесными опилками чрезвычайно понравилась вождю мирового пролетариата товарищу Ленину.

«Говорят, Жук (убитый) делал сахар из опилок, — сразу по прочтении статьи Г. Е. Зиновьева написал он. — Правда это? Если правда, надо обязательно найти его помощников, дабы продолжать дело, важность гигантская. Привет. Ленин».

Но товарищ Жук тогда уже был убит, а Григорий Евсеевич Зиновьев то ли поленился искать участников сахарно-опилочного производства, то ли этого производства вообще не существовало, но поручение Владимира Ильича осталось невыполненным. Так и не попробовали русские рабочие сахара из опилок.

«Человек богатырского сложения, великан, Жук в то же время отличался необыкновенной добротой и детской мягкостью характера, — писал Григорий Евсеевич Зиновьев в «Петроградской правде», от 26 октября 1919 года. — В глазах светились ум и воля. Он был как бы олицетворением рабочего класса, подымающегося на борьбу… Жук не был формально членом нашей партии. Но он был горячим поборником коммунизма и он знал, что наша партия — единственная рабочая партия в мире, которая поставила на очередь борьбу за коммунизм.

И он отдал себя в распоряжение нашей партии».

Действительно, когда в 1919 году его назначили членом военного совета Карельского укрепленного сектора, товарищ Жук не стал уклоняться от ответственности. Прибыв на вверенный ему участок, он немедленно возглавил оборону перешейка.

Что там произошло, понять трудно, поэтому сразу предоставим слово очевидцу.

«Никогда не забыть последних часов жизни любимого товарища и друга. Сколько уверенности, самоотверженности и ненависти к своим классовым врагам в эти моменты светилось в его прекрасных, умных глазах, сколько несокрушимой мощи и энергии чувствовалось в его исполинской фигуре, в каждом мускуле его правильного, высеченного как из мрамора лица…

Положение создавалось отчаянное…

Стоявший рядом с нами т. Жук с обнаженным маузером в руке, вопросительно всматриваясь, изучая и анализируя творившееся вокруг, одновременно с какой-то мучительной скорбью смотрел на окружающих.

Но такое состояние он переживал одно лишь мгновение: вслед за этим он сразу нашел самого себя, приказал немедленно приготовить бронелетучку к бою, чтобы создать среди бегущих настроение того, что не все еще потеряно, и вывести их из состояния панического страха…

И только он успел отдать последнее распоряжение, как неожиданно для всех повалился на землю, не испустив ни единого стона: вражеская пуля насквозь пробила золотое сердце славного героя; вместе с этим перестала работать и мысль искреннего революционера… (курсив мой. — Н.К. )

Смерть т. Жука вызвала среди нас некоторую растерянность, но все быстро ориентировались в том, что нужно делать: подобрав на паровоз еще теплый труп его, сами засев в бронелетучку, двинулись по направлению к густым цепям перебегавшего через полотно железной дороги противника и открыли по нему огонь. Создался тот эффект, о котором говорил за мгновение до смерти т. Жук: поединок бронелетучки с белоингерманландцами отрезвил бегущих красноармейцев; они не распылились по лесу, в одиночку, а, как бы по сигналу, инстинктивно группами стали стекаться к станции Пери, и через час мы уже вновь располагали тремя четвертями первоначального боевого состава».

Похоронили товарища Жука в братской могиле в поселке имени Морозова, расположенном в истоке Невы, на противоположном от Шлиссельбурга берегу.

Интересно, что чуть раньше погиб его подельник по сожжению Шлиссельбургской крепости Владимир Осипович Лихтенштадт-Мазин.

Владимир Осипович Лихтенштадт, управившись в начале марта 1917 года со Шлиссельбургской крепостью, уехал в Петроград, намереваясь вернуться к прерванной революцией переводческой работе.

Смутно бродили в голове планы о педагогической деятельности, возникали образы лошадей и мальчиков, совершающих верховые прогулки… С помощью Марины Львовны Владимир Осипович начал было реализовывать эту идиллию и некоторое время работал в «Ульянке» — детской колонии под Петроградом, но революционное время совершенно не подходило для идиллий.