В. Сиповский - Родная старина Книга 2 Отечественная история с XIV по XVI столетие

Иван Васильевич отправился к войску, которое уже стояло отрядами по Оке и Угре. Нападение Ахмата с громадной ордой напоминало нашествие Мамая. Ждали все битвы, подобной Куликовской. Духовенство ревностно побуждало воинов и благословляло их на бой с погаными, чтобы не допустить их разорять Русскую землю. Но война была совсем не по душе осторожному и расчетливому Ивану Васильевичу: победа зависит нередко от простой случайности, от счастья, а он смело действовал только там, где можно было рассчитывать наверняка. Велика была у него рать, но и ханская орда была не меньше. На беду, нашлись еще и между советниками великого князя малодушные люди, «богатые сребролюбцы, ожиревшие предатели», как называет их летописец, которые усиливали его нерешительность: они напоминали ему о том, как Димитрию Донскому пришлось искать спасения от Тохтамыша, Василию Димитриевичу — от Едигея; напоминали ему о плене его отца. И вот, в то время как в Москве все ждали с нетерпением отрадных вестей из войска, неожиданно приезжает сюда сам Иван Васильевич, главный вождь, приказывает сжечь вокруг столицы посады, посылает звать к себе из войска и сына своего, и князя Холмского. Все это показывало, что он не надеется устоять в бою с татарами, что опасается их набега на Москву. Народ пришел в ужас. Поднялся ропот: — Князь покидает войско, робеет, — говорили недовольные, — сам разгневал хана — не платил ему выхода (дани), а теперь выдает нас.

В Кремле встретили великого князя митрополит и ростовский владыка Вассиан. Вассиан сильно корил великого князя, назвал его даже бегуном и говорил ему:

— Вся кровь христианская падет на твою голову за то, что ты выдаешь христианство, бежишь без бою с татарами. Чего боишься? Смерти? Не бессмертный ты человек, а смертный; а без року смерти нет ни человеку, ни птице, ни зверю. Дай мне, старику, войско. Посмотришь, уклоню ли я лицо свое пред татарами!

Недовольство в Москве было так велико, что Иван Васильевич не остановился даже в Кремле, а жил в Красном Сельце под Москвою. Ни Холмский, ни сын к нему не ехали, несмотря на его приказы.

— Умру здесь, а к отцу не пойду, — говорил молодой князь.

Убедился Иван Васильевич, что надо покориться общему желанию, и, сделав некоторые распоряжения на случай осады Москвы, снова отправился к войску. Благословляя великого князя, митрополит ободрял его и, между прочим, сказал:

— Мужайся и крепись, сын духовный, не как наемник, но как пастырь добрый, полагающий душу свою за овцы, постарайся избавить врученное тебе словесное стадо Христовых овец от грядущего ныне волка. Господь Бог укрепит тебя, поможет тебе и всему твоему христолюбивому воинству.

Иван Васильевич прибыл в стан; но все-таки природная его нерешительность и робкие советники опять взяли верх: он пытался покончить дело миром. Завязались переговоры. Отправлен был посол к хану с дарами и челобитьем, чтобы он «пожаловал свой улус, не велел бы его воевать». Хан обрадовался: он побаивался и сам вступать в решительный бой с сильною московскою ратью, а литовская помощь не приходила.

— Жалую Ивана, — приказал хан сказать в ответ, — пусть он сам приедет бить челом, как делали предки его.

Иван Васильевич, конечно, не поехал. Тогда хан умерил несколько свои требования и послал сказать: — Сам не хочешь ехать, так сына или брата пришли!

Это требование также не было исполнено. Подождав напрасно ответа, Ахмат послал в третий раз сказать: — Если сына и брата не хочешь прислать, то пришли для переговоров Никифора Басенкова.

Этого боярина татары очень любили: он был уже раз в Орде и щедро их одаривал.

Неизвестно, как бы поступил Иван Васильевич; но в то время пришло к нему послание Вассиана — оно прервало переговоры.

В своем длинном и красноречивом послании Вассиан писал, между прочим, следующее: «Ныне слышим, что бусурманин Ахмат уже приближается и губит христиан, а ты пред ним смиряешься, о мире молишь, а он гневом пышет, твоего моления не слушает, вконец хочет разорить христианство. Дошел до нас слух, что прежние лживые советники советуют тебе не противиться врагам, отступить и оставить словесное стадо Христовых овец на расхищение волкам. Молюсь твоей державе, не слушай их! Что советуют тебе эти льстецы лжеименитые, которые думают, будто они христиане? Советуют бросить щиты и без борьбы с окаянными сыроядцами предать христианство, свое отечество и подобно беглецам скитаться по чужим странам. Помысли, великомудрый государь, от какой славы в какое бесчестие сведут они твое величество, когда погибнет народ тьмами, а церкви Божьи будут разорены и поруганы. Кто каменносердечный не восплачется об этой погибели? Убойся же и ты, пастырь! Не от твоих ли рук взыщет Бог эту кровь? Не внимай, государь, людям, хотящим честь твою преложить в бесчестие, хотящим, чтобы ты стал беглецом, назывался предателем христианским; выйди навстречу безбожным агарянам, поревнуй прародителям твоим, великим князьям, которые не только обороняли Русскую землю от поганых, но и чужие страны покоряли — говорю об Игоре, Святославе, Владимире Мономахе, который бился с окаянными половцами за Русскую землю, и о многих других, о которых ты лучше моего знаешь. А достохвальный великий князь Димитрий, твой прародитель, какое мужество и храбрость показал над теми же окаянными сыроядцами. Сам впереди бился, не щадил жизни своей для избавления христиан, не побоялся множества татар, не сказал сам себе: „У меня жена и дети и много богатства. Если и землю мою возьмут, то поселюсь в другом месте“. Но, не колеблясь, воспрянул на подвиг, наперед выехал и стал лицом к лицу против окаянного воина Мамая, желая исхитить из уст его словесное стадо Христовых овец. За то и Бог послал ему на помощь ангелов и святых мучеников; за то и до сих пор Димитрий славится не только людьми, но и Богом. Так и ты поревнуй своему прародителю, и Бог защитит тебя; если же ты с воинами до смерти постраждете за православную веру и святые церкви, то блаженны будете в вечном наследии… Но, быть может, ты опять скажешь, что мы находимся под клятвою прародительской — не поднимать на хана рук, то знай, что клятву, данную поневоле, нам велено разрешать, и мы прощаем, разрешаем, благословляем тебя идти на Ахмата не как на царя, а как на разбойника, хищника, богоборца: лучше, обманувши его, спасти жизнь, чем, соблюдая клятву, погубить все, то есть пустить татар в землю на разорение и истребление всему христианству, на запустение и осквернение святых церквей и уподобиться окаянному Ироду, который погиб, не желая преступить клятвы. Какой пророк, какой апостол или святитель научил тебя, великого христианского царя, повиноваться этому безбожному, оскверненному, самозваному царю? Бог не столько за грехи, сколько за недостаток упования на Него напустил на прародителей твоих и на всю землю нашу окаянного Батыя, который разбойнически завладел нашей землей, поработил нас и воцарился над нами, не будучи царем и не от царского рода.