В. Сиповский - Родная старина Книга 2 Отечественная история с XIV по XVI столетие

Припомнив московский пожар и народный мятеж, царь говорит о том, как «собака» Алексей (Адашев) и поп Сильвестр, который «восхитился (увлекся) властью, как Илья-жрец», сблизились с ним; как Сильвестр с Алексеем сдружился и стали они между собою тайно от нас, говорит царь, советоваться о делах, считая нас неразумными… Припоминает царь, как эти советники на все места поставили своих угодников. «Все они по своему хотению творили. Что бы мы ни посоветовали, хотя и благое, — все это им казалось непотребным; они же хотя бы и что дурное советовали — все считалось благим… Даже в домашней жизни, — с горечью прибавляет царь, — все творилось по их хотению, я же был не в своей воле, словно младенец! Разве это противно разуму, что я в зрелом возрасте не захотел быть младенцем?».

Дальше царь в своем письме корит бояр, что они не оберегали его, как следует, во время казанского похода, что во время его болезни не хотели по его требованию присягать его сыну, хотели воцарить Владимира, питали вражду к царице Анастасии.

«Таково их доброхотство к нам!» — восклицает царь.

«Ты их, тленных людей, называешь предстателями у Бога… Ты еллинам (язычникам) уподобляешься, осмеливаясь тленных людей называть предстателями… Мы же, христиане, знаем христианскую Пречистую Владычицу Богородицу; затем предстатели — все небесные силы, архангелы и ангелы; затем молитвенники наши пророки, апостолы, святые мученики…

Вот предстатели христианские! И нам царям, носящим порфиру, неприлично называться предстателями. Ты же не стыдишься тленных людей, притом изменников, называть предстателями!.. А что писал ты, будто те „предстатели прегордые царства разорили и проч.“, то это разумно сказать только о Казанском царстве, а около Астрахани и близко вашей милости не было… В том ли состоит храбрость, чтобы службу считать опалою? Когда вы ходили в поход на Казань без понуждения, охотно? Вы всегда ходили, как на бедное хождение… Когда истощились запасы под Казанью, вы, постояв три дня, уже хотели вернуться, если бы я не удержал вас… Если бы при взятии города я не удержал вас, сколько бы вы погубили православного воинства, начавши бой не вовремя? А потом, когда милостью Божьей город был взят, вместо того, чтобы порядок водворять, вы кинулись грабить! Это значит прегордые царства разорять, как ты безумно и надменно хвалишься!..» Затем царь корит бояр за то, что и во время Ливонской войны они плохо делали свое дело, как рабы, с понуждением, а не по собственной воле…

Исчислив все недостатки бояр, действительные и мнимые, Иван Васильевич говорит: «А за такие ваши заслуги, как сказано выше, вы достойны были многих опал и казней; но мы еще милостиво вас наказывали…

Если бы я по твоему достоинству поступил — ты к нашему недругу не уехал бы!

„Кровь твоя, — говоришь ты, — пролитая иноплеменниками за нас, вопиет на нас к Богу“. Это смеха достойно! Не нами, а другими пролитая, на других и вопиет. Если и пролил ты кровь в борьбе с супостатами, так сделал ты это для отечества. Не сделай ты этого, ты не был бы христианин, а варвар. Во сколько раз больше наша кровь вопиет на вас к Богу, нами самими пролитая не ранами, не каплями, но многим потом и многим трудом, каким вы отягощали меня сверх силы! И от вашей злобы вместо крови много слез наших излилось, еще больше воздыханий и стенаний сердечных; оттого получил я и боль в пояснице!»

Затем царь презрительно отзывается о заслугах Курбского, корит его за неудачу под городом Невлем и потом прибавляет: «Военные твои дела нам хорошо ведомы… Не считай меня неразумным или младенцем по уму. Не думайте также меня „детскими страшилами“ напугать, как прежде делали с попом Сильвестром и с Алексеем…

Лица твоего, пишешь, уже не увидеть нам до дня Страшного суда Божия… Да кто и захочет такое ефиопское лицо видеть?!

Убиенные, говоришь, предстоят у престола Божия, и это помышление твое суемудрено; по словам апостола: „Бога никто же нигде же виде“. Вы, изменники, если и вопиете без правды, ничего не получите… Я же ничем не хвалюсь в гордости: делаю свое царское дело и выше себя ничего не творю… Подвластным людям благим воздаю благое, злым — злое… Не по желанию казню их, а по нужде…

А что свое писание с собою в гроб хочешь положить, этим ты последнее свое христианство отверг от себя! Господь велел не противиться злу, ты же даже обычное, что и невежды понимают, прощение пред кончиною отверг, и потому ты не достоин и отпевания…»

Эти выдержки из огромного послания царя Ивана ясно показывают, что с Курбским он никак не мог сойтись в понятиях. Он крепко держался той мысли, что для блага государства необходимо, чтобы государь был настоящий самодержец, не стеснялся бы ничьими советами, и чтобы бояре были только верными слугами, исполнителями его воли, служили бы ему так же верно, как, например, Шибанов — Курбскому. А Курбский, выставляя на вид свое высокое происхождение от святого Федора Ростиславича, князя Смоленского и Ярославского, все хорошее в начале царствования Ивана Васильевича вменяет в заслугу только боярам и стоит на том, что бояре должны быть советниками и сотрудниками царя, а не слугами, беспрекословно исполняющими его волю. «Царь хотя и почтен царским саном, — говорит Курбский в своей истории, — но может и не получить от Бога некоторых дарований и потому должен искать доброго и полезного совета не только у советников своих (бояр), но и простых людей, ибо дар духа дается не по богатству внешнему и не по силе царства, но по правости душевной».

Укоры в жестокости были нисколько не убедительны для царя. Казнить лиходеев и изменников он считал своим неотъемлемым правом. Убедить же царя в невинности казненных бояр Курбский, конечно, менее всего был в состоянии: напротив того, измена его самого и резкое письмо еще больше утверждали царя в той мысли, что на бояр, даже и самых близких, полагаться ему нельзя. В нем крепла все больше и больше мысль, что его личное благо и благо всей земли требуют, чтобы боярская крамола была истреблена с корнем.

Послание царя полно веских укоров, едких и злых насмешек… Сильно задели они за живое Курбского. Да и мог ли он успокоить свою совесть?! Его измена, от каких бы причин она ни вышла, все же оставалась изменой; присяга была им нарушена; от родной земли он отрекся, перешел на сторону врагов ее…