В. Сиповский - Родная старина Книга 2 Отечественная история с XIV по XVI столетие

Тяжелой порой для русской земли были последние годы царствования Грозного. Покорение Сибири было единственным радостным событием. Неудачи на западе сильно раздражали царя, по-прежнему шли розыски действительных и мнимых изменников, совершались пытки и лютые казни… Хотя ненавистная всем опричина была отменена еще в 1572 году, но отменена лишь по имени: царя все-таки окружали люди, которые пользовались его подозрительностью и другими слабостями для своекорыстных целей. Прежних любимцев царя уже не было подле него: князь Афанасий Вяземский и Алексей Басманов, погубившие множество людей, сами были казнены во время московских казней, так как царь и этих страшных советников своих заподозрил в крамоле. Малюта Скуратов был убит при осаде Полоцка. Но на беду России и властелина ее, новые его приближенные находили более удобным для себя потакать слабостям и страстям его, чем стоять за правду.

Из Полоцка, после взятия его Баторием, Курбский прислал царю два письма в ответ на его второе послание. Всячески старается Курбский оправдать свою измену и снова корит царя за то, что он вместо прежних добрых советников приблизил к себе дурных людей. «Когда прельстили тебя, — говорится в письме, — презлые и прелукавые человекоугодники (которые смертоноснее всякой язвы в государстве — в этом согласны все мудрые), ласкатели, губящие и тебя, и отчество свое, чего только Бог не попустил на русскую землю?! И голод, и моровое поветрие, и варварский меч, и сожжение Москвы, и опустошение всей Русской земли, и, что горше всего, — бегство царя от врага!.. Ты, как говорят здесь, хоронясь от татар по лесам, едва не погиб от голоду с кромешниками твоими!.. А когда жил ты богоугодно, тот же измаилитский пес (крымский хан) пред нами, наименьшими твоими слугами, бегал в Диком поле и места себе найти не мог. Вместо теперешних тяжких даней твоих хану мы прежде платили ему дань нашими саблями по басурманским головам!».

С презрением отзывается Курбский о царских воеводах, воевавших в Ливонии, называет их «окаянными воеводишками», корит царя за то, что он не мог оборонить Полоцка, отдал его врагу со всем народом, и в заключение говорит, что пора уже царю опомниться, укротиться и войти в чувства…

В другом письме Курбский глубоко скорбит о пагубной перемене в царе и о бедствиях отечества.

«Если пророки плакали и рыдали, — говорится в письме, — о граде Иерусалиме и о церкви преукрашенной… то как нам не заплакать о церкви твоей телесной? В ней некогда пребывал Святой Дух; покаянием была она очищена, чистыми слезами омыта; от нее молитвы, как благоухание фимиама, восходили к престолу Господню; в ней на твердом основании православной веры созидались благочестивые дела; в ней, в этой телесной церкви, душа царская, как чистая голубица, серебристыми крыльями блистала… Такова была прежде твоя церковь телесная!.. Тогда варварские народы не только с городами, но с целыми царствами покорялись тебе и предупреждения твоими христианскими полками ходил архангел-хранитель… Тогда это было, когда при тебе были избранные мужи…

Когда же церковь твою телесную осквернили (гнусные ласкатели) разными грехами и злодействами, которыми всегубитель наш, дьявол, губит людей, то он приблизил к тебе вместо крепких вождей и воевод — богомерзких Вельских с товарищами, вместо храброго воинства — кромешников, или опричников кровоядных… вместо боговдохновенных книг и молитв — скоморохов с разными дудами и бесовскими песнями, вместо блаженного пресвитера (Сильвестра), который примирил тебя с Богом чистым покаянием, — чаровников и волхвов…

Вспомни, — говорит Курбский в заключение, — первые дни свои, когда ты блаженно царствовал… Не губи себя и дома твоего… Очнись и воспрянь!».

Царь уже не отвечал на эти письма. Много горькой и страшной правды было в них. Не мог не признать этого и сам царь. По временам укоры совести терзали его; сознание озаряло его больную душу, и он становился тогда страшен самому себе. Беспорядочная жизнь, полная тревог и разгула, преждевременно состарила Иоанна: сорока лет с небольшим он смотрел уже стариком. В 1572 году, томимый предчувствием смерти или гибели от врагов, он написал завещание своим сыновьям. Здесь находим между прочим такие строки: «Ум мой покрылся струпьями, тело изнемогло, телесные и духовные струпья умножились, и нет врача, который исцелил бы меня… Хотя я еще и жив, но Богу своими скаредными делами я смраднее мертвеца… Всех людей от Адама и до сего дня я превзошел беззакониями — потому я всеми и ненавидим»…

После вступления Иоанн дает наставление сыновьям, как жить. Прежде всего, советует научиться, как веровать и как Богу угодить и твердо держаться православной веры, хотя бы пришлось за это пострадать до смерти. Затем, по словам завещания, надо научиться, как людей держать и жаловать, как от них беречься, как их привязывать к себе; надо также освоиться со всяким делом, священническим, иноческим, ратным, судейским, со всяким житейским обиходом, разузнавать, какие порядки ведутся здесь, какие в иных государствах, как кто живет и как кому пригоже быть. «Если все это будете знать, — говорит Иоанн, — то не вам будут люди указывать, а вы людям…». Особенно любопытны в завещании следующие советы сыновьям: «Людей, которые вам прямо служат, вы бы жаловали, любили и берегли… а которые лихи, и вы бы на тех опалы клали не вскоре, а по рассуждению, не яростью», а далее приводятся следующие слова: «Подобает царю три сия вещи имети: яко Богу не гневатися и яко смертну не возноситися и долготерпеливу быти к согрешающим».

Из этого замечательного завещания ясно видно, как по временам мучили Иоанна угрызения совести и как ясно мог он сознавать высокие царские обязанности; но дурные страсти заглушали ум его; он более следовал своему сердцу, испорченному с детства, чем уму…

Воли подчинить свои чувства разуму у него не хватало. Это и было главным его несчастьем. Угрызения совести и раскаяние, по-видимому, казались ему иногда малодушием, и тогда свирепость его проявлялась в новой силе. По временам он падал духом, всякие беды и невзгоды так удручали его, что он думал покинуть престол и постричься в монахи. В своем послании в Кирилло-Белозерский монастырь он между прочим говорил: «И мнится мне, окаянному, что я уже наполовину чернец, и хотя еще не отстал от всякого мирского мятежа, но уже ношу на себе благословение рукоположения ангельского образа», и затем сетует, что монастырские нравы сильно изменяются к худшему, и высказывает такие мысли о строгости иноческого жития, что ясно видно, как он сильно задумывался над этим вопросом. Раз даже явилась у него странная затея: он нарек «великим князем всея Руси» крещеного татарского царя Симеона Бекбулатовича (1574 год) и вручил ему управление всей земщиной, а сам наравне с подданными, называя себя лишь московским князем, писал челобитные Симеону в таком, например, виде: «Государю, великому князю Симеону Бекбулатовичу, Иванец Васильев со своими детишками с Иванцем да с Федорцем челом бьют. Государь, смилуйся, пожалуй…» и так далее.