Игорь Фроянов - Рабство и данничество у восточных славян

Сомнительным, на наш взгляд, является вывод Б. Д. Грекова о том, будто Олег, захватив Киев, действовал там не как «военная власть, а как правитель государства», определяющий повинности «своих подданных». Этот вывод у него основан на противопоставлении терминов «устави» и «возложи», применяемых автором Повести временных лет. Оказывается, летописец, когда говорит о взимании дани с покоренных, то пользуется словом «возложи», а когда речь ведет о наложении повинностей на подданных, прибегает к термину «устави». Но, как известно, княгиня Ольга, победив древлян, «възложиша на ня дань тяжьку». Вместе с тем она, находясь в Древлянской земле, «уставляющи уставы и уроки». 150Значит, можно «возложить» и «уставить» дань, т. е. одно не исключает другое.

Возражение вызывает и то, будто Олег «сам вынужден был выплачивать дань варягам, которые неоднократно нападали на русские земли», 151будто «древнерусское государство соглашается на выплату варягам дани "мира деля", ради соблюдения мира на своих северо-западных границах», 152будто Олег в качестве киевского князя старался «оградить свое государство от нападения соседей, в том числе и варягов». 153Олег смыслу этих суждений выступает в роли правителя огромного государства с центром в Киеве. Но такого государства тогда не было. Оно существует в воображении историков, которым кажется, что Олег объединил Новгород с Киевом и основал обширное государство. Трезвый и объективный анализ исторических фактов развевает мираж, под влиянием которого находились и находятся многие историки. В лучшем случае можно говорить об установлении союзнических отношений между северными племенами во главе со словенами и Русской землей, где главенствовали поляне, причем о таких союзнических отношениях, которые строились на принципах равенства, а не зависимости от Киева. 154Поэтому варяги получали дань не от Олега или «древнерусского государства», а от Новгорода, о чем ясно сказано в летописи. Причастность Олега к вопросу об уплате варягам дани обусловлена тем, что он сохранял связь с Новгородом как свой, местный князь, кстати, весьма почитаемый словенами. 155

Широко распространенная в исторической литературе идея о наложении Олегом даней на словен, кривичей и мерю как подвластных ему племен также не соответствует действительности. 156На самом деле дань получили как раз словене и союзные им племенные объединения, которые пришли с Олегом к Киеву и помогли ему взять полянскую столицу. То были победители. А победители, согласно обычаям века, брали дань с побежденных, в данном случае — с полян. Наше предположение, о выплате дани словенам, кривичам и мери, кроме при, веденных уже нами аргументов, 157усиливается некоторыми текстологическими и филологическими нюансами «Устави дани», — так читаем в записи о словенах, кривичах и мери. В записи же о варягах словоупотребление иное: «устави дань даяти». 158Отсюда заключаем: Олег «уставил» (положил, назначил 159) дани словенам, кривичам и мери в качестве единовременного побора, а варягам как постоянную (ежегодную) повинность, что подчеркнуто глаголом даяти , основа которого выражает повторяющееся действие. В первом случае мы имеем дело с контрибуцией, или усеченным, так сказать, видом данничества, а во втором — с долговременным изъятием материальных ценностей, реализуемым периодически, или раз в год, т. е. с высшей формой даннических отношений как коллективным способом эксплуатации одного этнополитического союза другим. Новгород обязался платить дань заморским варягам, чтобы те не тревожили словен разорительными военными набегами и вторжениями. Это была плата за мир и спокойствие («мира деля»).

А. Н. Сахаров пытается рассматривать новгородскую дань варягам с точки зрения дипломатической практики Византии, откупавшейся от грабительских нападений воинственных и жадных до богатства варваров. «Русь, — пишет он,-—не оставалась в стороне от дипломатических традиций раннего средневековья, и договоры с Византией 60-х годов IX в. и 907 г. не были единственными в ее политической истории конца IX-начала X в. У нас есть свидетельства о заключении Русью договоров "мира и любви" и с другими государственными объединениями. В первую очередь здесь следует сказать о варягах». 160По А. Н. Сахарову, следовательно, получается, что между Византией, платившей дань варварам, и Русью (а точнее было бы сказать: племенным союзом словен), дававшей дань варягам, нет принципиального различия: обе страны строили свои отношения с внешним миром в рамках «дипломатических традиций раннего средневековья». Но это — поверхностный взгляд, скользящий по историческим явлениям и не задерживающийся на их сути. В результате историческая картина расплывается, теряя свои конкретные черты. А суть состоит в том, что данничество есть порождение архаических обществ. Тяга к нему — имманентное их свойство. Что касается византийского общества, достигшего вершин цивилизации и потому далеко ушедшего вперед от варварских обществ, то для него данничество было чужеродным, навязываемым извне. Для варваров же оно являлось своего рода формой бытия. Отсюда у них непрестанные военные походы и войны, предпринимаемые с целью поиска данников. Поэтому Византию и восточнославянские племена, обложенные данью, разделяет целая эпоха, о чем исследователю нельзя забывать, дабы искусственно и зря не сближать Византийскую империю, откупающуюся от варварских нападений, с новгородскими словенами, уплачивающими дань таким же, как и они, варварам — варягам, и не рассматривать поведение словен и варягов с точки зрения «дипломатических традиций раннего средневековья». Последняя формула тут, пожалуй, вовсе неуместна. Ведь Разве можно разбой и грабеж, пусть даже оформленные Договором «мира и любви», относить к разряду дипломатических акций, хотя бы и раннего средневековья? По-видимому, нет. Прибегая к подобной терминологии, мы модернизируем историю, преждевременно цивилизуя наших предков, в чем нет никакой надобности, ибо их история и без того наполнена яркими и впечатляющими событиями. Вернемся, однако, к летописному свидетельству о трехсотгривенной дани Новгорода варягам.

Данное свидетельство иногда связывают с рассказом летописца под 1014 годом: «Ярославу же сущу Нове городе, и уроком дающю Кыеву две тысяче гривен от года до года, а тысячю Новегороде гридем раздаваху И тако даяху вси посадници новъгородьстии, а Ярослав сего не даяше к Кыеву отцю своему. И рече Володимер: "Требите путь и мостите мост", — хотяшеть бо на Ярослава ити, на сына своего, но разболеся». 161С. М. Соловьев по поводу этого летописного сообщения замечал: «Преемник Рюрика оставил Новгород, но не отказался от владычества над ним: вместе с другими покоренными племенами Новгородцы принуждены были признать зависимость свою от князя Киевского, знаком которой служила дань Киеву в две тысячи гривен. Кроме этой ежегодной дани, Новгородцы обязаны были давать посаднику своему сперва 300, а потом 1000 гривен для раздачи дружине, которая блюла за сохранением внутреннего наряда, общественной безопасности». 162С. М. Соловьев, как видим, излагает события в Новгороде во времена Олега, комбинируя, а точнее сливая два известия летописца, причем его нисколько не смущает, что в первом из них говорится об уплате дани варягам без упоминания посадников, а во втором — о раздаче посадниками, одним из которых был Ярослав, денег «гридем», или дружине, куда входили, по всей видимости, и неваряги. Отождествлять эту дачу с данью нет никаких оснований. И все же А. Е. Пресняков, подобно С. М. Соловьеву, не усматривает здесь каких-нибудь различий. Он пишет: «Про времена Владимировы читаем: "Ярославу же сущю Новегороде и уроком дающю Кыеву две тысяче гривен от года и до года, а тысячю Новегороде гридем раздаваху". Не умея объяснить различие в числах, полагаю, однако, что это та же дань "мира деля", которую Олег "устави Варягом дань даяти от Новагорода гривен 300 на лето, мира деля"». 163