Николай Егорычев - Солдат. Политик. Дипломат. Воспоминания об очень разном

Наше поколение оказалось вырубленным войной, потому прошло довольно незаметно в политической жизни страны. Если бы оно не оказалось таким поредевшим, оно смогло бы передать полученную от предшественников эстафету следовавшим за нами. К сожалению, сделать этого нам не удалось.

Более того, мы пришли не на пустое место: в руководстве стояли искалеченные сталинские кадры. Я думаю, это самый большой урон, который был нанесен нашей стране и народу культом личности. А период, прошедший после XX съезда партии, оказался слишком коротким для того, чтобы перевоспитать кадры, вырастить новых руководителей, восстановить ленинские нормы руководства, гласность.

У Брежнева и его окружения, которые старше нас были на 15–20 лет, не все было складно. У одного с образованием неладно, другой – доносы писал, третий – министром при Сталине был, четвертый – еще что-то. И они видели, что мы подрастаем, что мы их подпираем. Они видели, что мы, молодые, грамотнее их, что мы и по своему опыту готовы их заменить, и это им, конечно, не нравилось: вот они какие – комсомольцы!

Да какие же мы «комсомольцы», когда меня «освободили» в 47 лет?! Да, с А. Н. Шелепиным, с В. Е. Семичастным мы были знакомы, перекидывались в формальной обстановке мнениями, но ни разу я не был с ними в общей частной компании, не катался на лыжах, как мне приписывают. Да, мы были близки по возрасту, но работали параллельно, на разных участках работы.

Да, у нас в чем-то были схожие мысли – мы жаждали демократизации, мы очень хотели, чтобы людям свободнее и лучше жилось, но никакой организационной структуры у нас не существовало. Это была небольшая прослойка сравнительно молодых людей в возрасте 45–50 лет, поднявшихся до руководящих высот в партии и правительстве: Шелепин Александр Николаевич был членом Президиума (политбюро) ЦК КПСС и заместителем председателя Совета министров СССР, занимал пост председателя Комитета партийно-государственного контроля при ЦК КПСС и Совета министров СССР; Демичев Петр Нилович – кандидат в члены Президиума (политбюро) ЦК КПСС, секретарь ЦК КПСС; Семичастный Владимир Ефимович – председатель Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР; Месяцев Николай Николаевич – председатель Государственного комитета Совета министров СССР по радиовещанию и телевидению; Горюнов Дмитрий Петрович – генеральный директор ТАСС при Совете министров СССР; Тикунов Вадим Степанович – министр охраны общественного порядка РСФСР и еще ряд товарищей.

Я занимал пост первого секретаря Московской городской партийной организации.

Но для совершения «переворота» нужна была опора в партии, а ее у нас не было. Что я мог сделать, даже если бы захотел? Поднять Московскую парторганизацию на борьбу с ЦК? Это было невозможно.

Те, кто мог бы нас поддержать – наши сверстники, – погибли в годы войны. Из 22 мужчин, родившихся в 1920 году, после Отечественной войны остался в живых один. И везде – в ЦК, министерствах, обкомах – сидели руководители, выросшие при Сталине, которые нас не поддерживали…

Эта версия о «комсомольском заговоре» исходила из ЦК. Александр Яковлев в своих мемуарах пишет, что комсомольцы якобы хотели изменить порядок и даже (?!) распределили обязанности: Шелепину отводилась роль генсека, Егорычеву – роль первого заместителя Косыгина, «поскольку они с премьером хорошо ладили».

Это все выдумки! Никаких встреч «комсомольцев» по этому поводу не было. Мы с Шелепиным после октябрьского (1964 года) пленума, если мне не изменяет память, не встречались с глазу на глаз ни разу до 1970 года. У каждого из нас хватало своих дел.

Шелепин остро выступал против культа личности – острее его никто не говорил. Но я никогда не видел его в роли первого или Генерального секретаря КПСС, потому что у него был большой пробел – он ни одной партийной организацией не руководил, а комсомол – это не партия. Но он был действительно способный человек и, безусловно, честный.

Нас было мало. Да и тех быстро устранили из партийного руководства: кого-то послали работать в отдаленные области, кого-то – дипломатами в страны поменьше или подальше – в Африку, Австралию, на американский континент. Мы мешали Брежневу жить так, как ему нравится. Генсек хотел иметь около себя только тех, кто беспрекословно поддерживал и прославлял его. Лесть и славословие он любил всегда.

Сложность ситуации еще заключалась в том, что негативные процессы проявлялись не сразу. Казалось, страна шла вперед. И хотя замедлились темпы этого движения, хотя все видели, что планы не выполняются, немногие догадывались о том, кто и что являлись причиной торможения.

Я уверен, что секретари обкомов и крайкомов, успешно работавшие на местах, полностью поглощенные решением своих, местных проблем, просто не поняли бы меня, если бы я на пленуме предъявил обвинения лично Леониду Ильичу Брежневу. Они бы сказали, что я клевещу, что никто им не мешает. Особенно если учесть, что Брежнев при желании мог оставить о себе самое приятное впечатление. Он мог принять любого секретаря, запросто поговорить с ним, пообещать помочь и на прощание дружески похлопать по плечу. Это вызывало симпатию, и поверить в то, что такой генсек может вести себя не по-партийному, – невозможно!

Так что более резкое выступление на пленуме ничего бы не дало. Нужно было время, чтобы люди прозрели. И я надеялся, что у меня будет это время, будет еще пленум, на котором я смогу сказать обо всем и люди меня услышат.

Я тщательно хранил одну записную книжку. Записи в ней относятся к 1968 году. В ней моя непроизнесенная речь на несостоявшемся пленуме ЦК партии, который, как стало мне известно, готовил Брежнев и его ближайший помощник Г. К. Цинев.

Дело в том, что в 1968 году Брежнев вынашивал мысль создать (по примеру 1957 года) дело «о новой антипартийной группе» – так называемых «комсомольцах» (Шелепин, Семичастный, Месяцев, Егорычев и др.). Моих бывших помощников по МГК приглашали в этой связи в КГБ и настойчиво выясняли, когда и с кем я встречался, какие были разговоры и т. д. Все мои разговоры на работе и дома тщательно прослушивались.

Я узнал об этом и решил, что надо подготовиться, чтобы не быть застигнутым врасплох. Я задумал не обороняться, а наступать. И сделал бы это. Поэтому я набросал текст возможного моего выступления на готовящемся пленуме ЦК КПСС в случае подобной провокации.

Но Брежнев не решился на громкое дело: тогда еще вокруг него не было того всеобщего подобострастия окружающих, которое он насадил и которое расцвело пышным цветом вокруг него позднее, потому и решил расправиться с нами поодиночке.

Я хочу ознакомить читателя с тем, что я намерен был сказать на таком провокационном пленуме ЦК, если бы он состоялся.