Лев Марсиканский - Лев Марсиканский, Петр Дьякон. Хроника Монтекассино. В 4 книгах

В I, 18имеется сообщение о нанесении увечья папе Льву III; оно в сущности могло быть взято из «Книги понтификов», но это могло произойти и через промежуточный источник. Так, его вполне можно счесть взятым из уже упомянутого монтекассинского «Каталога пап».

Наконец, раздел в I, 41о том, что император Константин построил в Капуе церковь, может происходить как из «Жития Сильвестра» «Книги понтификов», так и из «Салернской хроники».

Труднее объяснить другой случай. В I, 13рассказывается об исцелении англосаксонского глухонемого. Отправной точкой предания является, по-видимому, аналогичное, но гораздо более краткое сообщение о подобном исцелении в «Речи» Павла Дьякона. Значительно большее совпадение с «Хроникой» прослеживается в соответствующем отрывке «Перенесения святого Бенедикта». Это сочинение написано анонимным автором и по данным издателя (также анонимного) содержится в кодексе VIII В 45, л. 84 и сл. (XIII в.) Национальной библиотеки в Неаполе. Всё же А. Понцелет упоминает его в своём каталоге латинских агиографических рукописей неаполитанских библиотек только один раз, а именно, оно, согласно ему, содержится в Национальной библиотеки в Неаполе, код. XV АА. 13, л. 84-85 (XII в.). То, что это «Перенесение» - фальшивка (уверяли, что оно якобы было написано во времена Сико, князя Самния), давно доказали О.Хольдер-Эггер и Э.Каспар. Последний считал его сочинением Павла Дьякона.

«Перенесение», правда, не только сочетается с «Хроникой» Льва, но и показывает также дословные совпадения с «Речью» Павла Дьякона; сравним следующее:

Павел Дьякон:

«поп solum loquelam propriam, hoc est barbaram coepit effari, sed simul etiam et Latinam» («он начал говорить не только на родном языке, то есть на варварском, но вместе с тем также и на латыни»).

«Перенесение св. Бенедикта»:

«поп solam propriam, sed etiam barbaram linguam et latinam coepit effari» («не только на родном языке, но начал также говорить на варварском языке и на латыни»).

«Хроника Монтекассино»:

«поп solum in lingua propria, hoc est Anglica, sed etiam in Romana cepit absolu-tissime loqui» («не только на родном языке, то есть английском, но начал также в совершенстве разговаривать на языке романском»).

Так вот, существует несколько возможных вариантов. Возможно, что «Перенесение» восходит к «Речи», а «Хроника», в свою очередь, к «Перенесению»; или «Перенесение» точно так же примыкает к «Речи», как и к «Хронике» Льва. В пользу последней гипотезы можно было бы выставить тот довод, что Лев до некоторой степени правильно разместил этот рассказ вслед за Павлом Дьяконом. Ибо тот утверждал, что чудо произошло примерно десять лет назад, и Лев (согласно этому?) отнёс его ко времени аббата Теодемара (777/8 - 796 гг.). «Перенесение», напротив, не даёт точных хронологических указаний. Правда, Лев мог также случайно найти правильное решение, или использовал другие данные, о которых мы ничего больше не знаем. Это позволяет думать, что описание чуда, основывающееся на «Речи», но соответственно дополненное, находилось уже в утраченной части «Диалога» Дезидерия, и его могли потом равным образом почерпнуть оттуда и «Хроника», и «Перенесение». В небрежной работе Петра Дьякона «Перенесение» во всяком случае не просматривается, так как оно предлагает более неумелое описание чуда, а пресловутый фальсификатор, конечно, развил бы его и приукрасил, - как то было в его манере. Поэтому нельзя, наверное, исключать того, что «Перенесение» было создано уже в X или XI веке.

Из исторических источников, которые дали материал для повествования, следует различать стилистические источники, которым Лев Марсиканский и его последователи обязаны своей выразительностью. (Различие это имеет смысл даже тогда, когда какое-либо сочинение - как это часто случается - служило одновременно и историческим, и стилистическим источником).

Лев придерживался литературной традиции, благодаря чему его исторический стиль производит глубокое впечатление. Это была традиция бенедиктинского монашества, точнее сказать традиция Монтекассино. Истоки этого стиля, - если не принимать во внимание обучение грамматике, о котором ничего нельзя сказать точно, - следует искать прежде всего в таких сферах, как Библия, литургия, отцы церкви, христианская историография и агиография, классическая древность, монашеские уставы и, возможно, монастырская разговорная речь. Влияние Библии настолько самоочевидно, что об этом нет нужды лишний раз много говорить. Литургические тексты, из которых летописец черпал вдохновение, могут быть установлены лишь с большим трудом; специалисты укажут здесь на некоторые пробелы в указаниях к этому изданию. Заимствования из классиков кажутся поразительно незначительными, если вспомнить, что именно Монтекассино было оплотом античной традиции: кое-что взято из Вергилия, Саллюстия, Светония; кроме того, из Ливия и Флора; следы же «Галльской и Гражданской войн» Цезаря, Квинтилиана и Лукреция, а также Тацита гораздо более неопределённы. Возможно, чуть больше значение имели отцы церкви, а именно, Иероним, Августин, Амвросий, Иларий из Пуатье, Кассиодор и Беда.

Но главным направлением, в котором двигался Лев Марсиканский, была литература, которая или сама брала своё начало в Монтекассино, или была связана с этим монастырём тем или иным образом. На первом месте здесь следует назвать «Устав святого Бенедикта» и «Диалоги» Григория Великого. Далее, глубокочтимым образцом был Павел Дьякон: Лев усердно читал его «Римскую историю» и «Историю лангобардов», а также «Житие Григория» и (мнимо?) приписываемый ему «Комментарий к уставу». Чуть меньшее влияние оказало на него «Житие святого Мавра» Псевдо-Фауста, которое считалось в Монтекассино литературной реликвией из собственного прошлого. Зато Эрхемберта и «Хронику святого Бенедикта» он, вероятно, ценил скорее в качестве источника информации. Из XI в. следует упомянуть опять таки «Диалоги» Дезидерия и менее известные «Диалоги» Гвайферия. Оказал ли на Льва влияние Амат, точно сказать нельзя, ибо оригинал «Истории норманнов», как известно, не сохранился. В том сонме монтекассинцев, который составлял фон для стиля Льва, с трудом можно уловить лишь два значимых голоса: Лаврентия, архиепископа Амальфи, и грамматика Альберика. Это не удивительно, так как первый ок. 1000 г. был, по-видимому, наполовину забыт в Монтекассино и даже не был упомянут в хронике, а манерность второго была явно не по вкусу нашему историку, который писал, хотя и не слишком просто, но всё же понятно, всегда заботливо искал точные слова и был чужд всяких вычурных оборотов. С другой стороны, к монастырской традиции, которой показал себя обязанным Лев, принадлежали два не монтекассинца, хотя и они происходили из монастырской среды: Сульпиций Север, автор «Жития Мартина», и Пётр Дамиани, которого связывали тесные отношения с монастырём св. Бенедикта. В качестве третьего, хотя и менее значимого покровителя, в этот ряд может быть добавлен Евгиппий.