Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

Впрочем, для советского руководства настоящая дружба подразумевала следование советскому курсу, каким бы он ни был и куда бы ни вел, а не предоставление зарубежным друзьям секретной информации о своих намерениях и стратегиях, о чем столь настоятельно просил Роллан. Судя по всему, писатель вполне искренне переживал по поводу того, что европейское общественное мнение относительно СССР существенно страдало от недостатка информации, но вместе с тем пытался предстать перед Сталиным как человек, знающий Европу и европейские дискуссии гораздо лучше, чем советское руководство. Если бы он мог сослаться на информацию, полученную непосредственно от руководства СССР, это, без сомнения, значительно повысило бы его статус среди интеллектуалов и людей искусства, принимавших участие в дискуссиях о Советском Союзе. Но Роллан не смог получить ответа даже на запрос о публикации расшифровки его собственной беседы со Сталиным или выдержек из нее для использования в европейских дебатах. Многочисленные обращения к Сталину не приносили результата. На приеме в ВОКСе Роллан даже попытался заручиться поддержкой Бухарина, с которым впервые встретился 25 июня 1935 года и позднее встречался еще дважды. Незадолго до показательных судебных процессов охваченный отчаянием Бухарин пытался поставить себе в заслугу преданность Роллана делу советской власти — 1 декабря 1936 года он говорил Молотову: «Надеюсь, что я так убедительно говорил, что и здесь есть капля моего меда, когда РР [Ромен Роллан] себя ведет не так, как А. Жид» {721} 721 Роллан — Сталину, 1 октября 1935 г.// РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 775. Л. 120; Роллан — Сталину, 27 декабря 1935 г. // Там же. Л. 125–130; Горький — Сталину, 8 июля, 29 августа 1935 г. // Там же. Д. 720. Л. 80, 82–83; Бухарин цит. по статье: Куликова Г.Б. Под контролем государства. С. 52. О прерванной встрече Бухарина с А. Жидом см.: Caute D. The Fellow-Travellers. P. 105. .

Брак Роллана дал ему возможность во время визита в СССР в 1935 году встретиться с родственниками М. Кудашевой, и в частности с ее сыном, Сергеем Кудашевым, на тот момент — студентом Московского университета. Сергей встречался с Ролланом в частной обстановке, и они говорили об условиях жизни в Советском Союзе, об идеологическом конформизме и о терроре, развернувшемся в Ленинграде после убийства Кирова {722} 722 Rolland R. Voyage à Moscou. P. 142–143, 161, 182, 199, 284; Fisher D.J. Romain Rolland. P. 248–249; Duchatelet B. Romain Rolland. P. 317–325. . Таким образом, роллановская апология сталинизма не была основана на полном отсутствии достоверной информации.

Решение Роллана поддерживать свой статус верного друга Советского Союза нельзя объяснить исключительно преклонением перед героями. В определенной мере его некритичная реакция была обусловлена и культурной логикой. Точно так же, как германские левые интеллектуалы начиная с 1920-х годов осуществляли тесное взаимодействие с советской культурой, французским интеллектуалам Народный фронт принес свои дома культуры, театр агитпропа и рабочие университеты — народное просвещение, направленное против фашистской угрозы, было излюбленной темой Роллана. Уже в начале XX века Роллан стал одним из основоположников движения народного театра, а его работы оказали весьма существенное влияние на советских теоретиков массовых праздников. Кроме того, писатель был очарован идеями «нового человека» и «нового мира», которые должны были привести к перерождению болезненного Запада. Во время своего визита Роллан, подобно многим другим деятелям, был крайне воодушевлен шумными ликующими толпами, увиденными им на Красной площади. 30 июня 1935 года он сидел рядом со Сталиным на трибуне Мавзолея Ленина, наблюдая за парадом физкультурников. «Праздник народа — великолепно!» — воскликнул писатель {723} 723 Rolland R. Voyage à Moscou. P. 137–139; Fisher D.J. Romain Rolland. P. 236; DuchateletB. Romain Rolland. P. 322. .

Роллан, как и многие иные французские интеллектуалы и ученые, был весьма склонен рассматривать российскую революцию сквозь призму французской. Представления французов о революционном прогрессе, несмотря на террор, могли оправдать действия советского руководства с «исторической» точки зрения {724} 724 РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 14. Д. 74. Л. 91; Coeure S. La grande Iueur a l'Est. P. 26; Vovelle M. 1789–1917: The Game of Analogies // The French Revolution and the Creation of Modern Political Culture / Ed. K.M. Baker. Tarrytown; New York: Pergamon, 1994. Vol. 4: The Terror. P. 349–378; Oberloskamp E. Fremde neue Welten: Reisen deutscher und franzosischer Linksintelkktueller in die Sowjetunion 1917–1939. Munich: Oldenbourg, 2011. Ch. S. Sektion B. . Судя по всему, с подобной позиции антифашизм и международное культурное антифашистское движение имели свою собственную привлекательность в политической культуре различных стран.

Наконец, монументализм сталинской культуры и социалистического реализма не вызывал отвращения у Роллана. Некоторые интеллектуальные предпочтения Роллана (прежде всего Вагнер и Ницше) одновременно пронизывали и большевистскую культуру — от дореволюционного «богостроительства» до горьковского «революционного романтизма». Кроме того, к отказу советских идеологов от услуг авангарда во второй половине 1930-х годов писатель тоже отнесся далеко не с такой обеспокоенностью, как Жид или Фейхтвангер. По этим причинам ряд сдвигов, произошедших в советской культуре в сталинские 30-е годы, — переход к логоцентризму, первенство нравоучительной массовой литературы, всенародное прославление просвещения и новой элиты в искусстве и науке, возвращение к высокой культуре XIX века, внедрение ценностей «культурности» — вполне соответствовали мировоззрению Роллана. В этом свете прославление самого Роллана в официальной сталинской культуре не было одной только лестью, да и сам писатель, склонный к аскетизму, едва ли — не в пример многим другим деятелям — был заинтересован в материальной щедрости советского руководства. Полученные в СССР гонорары за свои сочинения он пожертвовал на «нужды образования в новой России» {725} 725 Роллан — Марии Кудашевой, 18 сентября 1929 г. // ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 1a. Д. 129. Л. 120–121. . Более вероятным будет предположение, что прославление Роллана в СССР подтверждало его собственную значимость в деле создания нового мира, к которому стремилась вся антифашистская культура.

Все эти причины обусловили интуитивную уверенность Роллана в том, что он знает и понимает советскую культуру, которая, с его точки зрения, была в своей основе интернациональной и универсальной {726} 726 См.: Роллан — Горькому, 20 июля 1933 г. // Correspondance entre Romain Rolland et Maxime Gorki. P. 312. . Но по сути своей для писателя она явилась тем, что французы называют faux ami, т.е. «ложным другом», который кажется знакомым, но на самом деле таковым не является. Советская культура оказалась наиболее привлекательной для энтузиастов типа Роллана именно в 1930-е годы, когда сталинский режим со своими широко распространенными идеологическими кодами и большевистским языком, со своей тягой к автаркии и изоляции создавал мир, проникать в который людям со стороны становилось все сложнее. Роллан полагал, что и антифашистская культура, и советская выступают за гуманизм, хотя на протяжении большей части раннего советского периода и даже в середине 1930-х годов для воинствующих «леваков» от культуры «гуманизм» оставался буржуазным мифом, противопоставляемым беспощадной логике большевизма. Действительно, в характеристике, составленной на Роллана в 1934 году Иностранной комиссией ССП, «индивидуалистический гуманизм» был назван наряду с пацифизмом самым слабым компонентом его идеологического кредо {727} 727 Иностранная комиссия. Франция. Биографические сведения о французских писателях // РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 14. Д. 716. . Ирония ситуации заключалась в том, что внедрять понятие гуманизма в советскую культуру начали именно антифашисты. На момент же беседы с Ролланом Сталин все еще интерпретировал его замечания о гуманизме исключительно в контексте «внутреннего» идеологического мира Советского Союза. Он говорил о новом человеке с точки зрения бытовавших в то время в СССР представлений о трудовой дисциплине: «Ударники и ударницы — это те…, вокруг кого концентрируется сейчас наша новая жизнь, наша новая культура, — и даже добавил: У нас лентяев и бездельников ненавидят». Ход мыслей Сталина — от гуманизма к тяжелому труду и ненависти — явно контрастировал с возвышенными представлениями Роллана о всеобщности мировой культуры. Из «официального» текста упомянутые замечания были изъяты {728} 728 Беседа т. Сталина с Ромен Ролланом. Переводил разговор т. А. Аросев. 28.VI.c.r. [1935] // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 775. Л. 15; Rolland R. Voyage à Moscou. P. 133,246. .