Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

Робсон был далеко не единственным иностранным гостем, настойчиво совершенствовавшим этот тип внутренних, эмоциональных привязанностей к стране победившего социализма. Чешский профессор теории музыки и глава чехословацкого общества дружбы (Общества культурного и экономического сближения) Зденек Неедлы развил в себе чувство столь крепкой связи с Советским Союзом как с образцом для подражания и «учителем», что после посещения Болшевской коммуны пытался обратить двух турецких специалистов в свою веру, доказывая, что родина социализма — «наш лучший друг». Тем же летом 1935 года, когда Робсон приехал в СССР, Неедлы связал вновь обретенную на молодой родине революции панацею с личным омоложением, объявив, что когда он посещает советскую страну, то молодеет сразу на десять, а то и на все двадцать лет {870} 870 Е.П. Либерман. Отчет о работе с Чехословацким проф. Неедлы [не ранее 13 июня 1935 г.] // ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 1. Д. 298. Л. 110. .

Если упрямые недоброжелатели и капризные друзья, представленные в данной главе (крайне правые из Арплана, а также Жид и Фейхтвангер), и имели что-либо общее, то это было сохранение у них тревожных сомнений по поводу сталинского СССР — сомнений, мучивших этих людей, даже если они вполне осознанно бросались в объятия режима. С другой стороны, Робсон и Неедлы — две весьма различные фигуры по происхождению и мотивациям отношений с советской страной — лично солидаризировались с идеей интернационалистической родины или примирения национального и интернационального. Благодаря крепости этих эмоциональных привязанностей они оставались верными своему новому далекому дому во время репрессий, подписания советско-германского пакта и в последующие десятилетия.

Клятва Сталина, данная во времена Великой депрессии, — перегнать развитый Запад — была связана с грандиозными целями советской культуры, описанными Горьким. И это породило все новые и новые декларации о советском превосходстве. Ко времени, когда первая пятилетка и коллективизация, как казалось, оправдали заявление середины 1930-х годов об успешном завершении строительства социализма, произошло радикальное изменение официальной картины взаимоотношений Советского Союза с остальным миром. Притязания на превосходство всего советского все больше беспокоили даже наиболее сочувствующих иностранных гостей, с надеждой смотревших на Восток в годы самого активного паломничества в Страну Советов. В 1936 году Андре Жид был поражен, узнав, что советские граждане убеждены в том, «что решительно все за границей и во всех областях — значительно хуже, чем в СССР». Когда в беседе с группой морских офицеров Жид заметил, что французы знают об СССР больше, чем советские граждане о Франции, «какой-то лирик из группы» резко заявил: «В мире не хватило бы бумаги, чтобы рассказать обо всем новом, великом и прекрасном в СССР». Жид охарактеризовал такую систему взглядов как «комплекс превосходства» {871} 871 Жид А. Возвращение из СССР / Пер. А.Ф. Лапченко // Два взгляда из-за рубежа: Переводы. М.: Политиздат, 1990. С. 81. . Термин «комплекс» здесь особенно удачен, поскольку не только предполагает ряд психологических ассоциаций, но и выступает в своего рода военно-промышленном значении — как набор сцепленных между собой практик и институтов. Если пропаганда советских «достижений» являлась центральным элементом советской культурной дипломатии в 1920-е годы, то возникновение сталинистского комплекса превосходства знаменует еще один поворот. К концу 1930-х годов партийные агитаторы получали инструкции отмечать все славословия, исходившие от иностранных делегаций, чтобы подчеркнуть передовое место «страны победившего социализма» не только в области культуры и науки, но и в области экономики. «Машиностроение СССР занимает первое место в Европе и второе место в мире… По добыче золота, по производству суперфосфата Советский Союз опередил все страны Европы». Раиса Орлова отмечала: «Если бы кто-нибудь провел статистический анализ газетного языка тех лет, то такие фразы, как “лучший в мире”, “впервые в истории человечества” и “только в нашей стране”, оказались бы среди самых часто повторяемых» {872} 872 СССР — могучая индустриальная держава; Под знаменем интернациональной солидарности; Наша родина// Спутник агитатора. 1938. № 19 (октябрь). С. 38–39, 45–47; № 13 (июль). С. 13 (курсив оригинала); Orlova R. Memoirs / Trans. S. Cioran. New York: Random House, 1983. P. 81 [Орлова Р.Д. Воспоминания о непрошедшем времени. М.: Ex libris, 1993]. . Прославление советского превосходства над всем миром влекло за собой далекоидущие последствия, и это было чем-то гораздо большим, чем прежний агитпроп. Оно укоренилось в социалистическом реализме и массовой культуре; вдохновленные новой героикой молодые энтузиасты поколения 1930-х жаждали собственных революционных достижений. В значительной степени именно они сформировали то, что позже получило известность как «первое советское поколение» — само именовавшее себя новым и не имевшим предшественников {873} 873 См.: Krylova A. Soviet Women in Combat: A History of Violence on the Eastern Front. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. Ch. 1. . В то же время доклады НКВД о реакции людей на материалы в печати и обсуждения международной ситуации на рабочих местах фиксировали скептические шутки все о том же призыве догнать и перегнать Запад — догнать-то догоним, но останемся ли там? Более того, наблюдатели отмечали, что советские верхи очень ценили все иностранное. Добавим — ценили и в дальнейшем, даже на пике ждановского осуждения «иностранщины» {874} 874 Fitzpatrick S. Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times. Soviet Russia in the 1930s. Oxford: Oxford University Press, 1999. P. 184 [Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. 2-е изд. М.: РОССПЭН; Фонд Первого Президента России Б.Н. Ельцина, 2008]; Kelly С. Refining Russia: Advice Literature, Polite Culture, and Gender from Catherine to Yeltsin. Oxford: Oxford University Press, 2001. P. 232. . Когда маятник, наконец, качнулся обратно и Советскому Союзу в период оттепели снова понадобилось учиться у развитого Запада, Илья Эренбург размышлял о диалектической природе сталинистской гигантомании: «Непрерывные разговоры о своем превосходстве связаны с пресмыкательством перед чужестранным — это различные проявления того же комплекса неполноценности…» {875} 875 Эренбург И.Г. Люди, годы, жизнь. М.: Текст, 2005. Т. 1. С. 431. .

В некотором смысле и то и другое было частью единого мировоззрения: Д. Петери указывает на «неизбежные колебания между двумя диаметрально противоположными мировоззрениями ленинской элиты, модернизирующей сравнительно отсталую страну: высокомерием, подразумевающим превосходство системы, и признанием стадиальной неразвитости в экономическом, социальном и культурном отношениях» {876} 876 Peteri G. Nylon Curtain: Transnational and Transsystemic Tendencies in the Cultural Life of State-Socialist Russia and East-Central Europe // Slavonica. 2004. Vol. 10. №2. P. 113–123 [цит. с. 119]. . В конце 1930-х годов и в период позднего сталинизма это «признание» стало явлением редким, почти табуированным.