Марк Вишняк - Дань прошлому

Попал я в Петроград в несчастливый день - 21-го апреля. По городу шли демонстрации и контрдемонстрации в связи с нотой министра иностранных дел Милюкова с подтверждением верности Временного Правительства союзным договорам и, тем самым, сохранению претензии на Дарданеллы. Милюков внутренне отвергал формулу Совета рабочих и солдатских депутатов - ставшую формулой президента Вильсона - о необходимости мира без аннексий и контрибуций с признанием права на национальное самоопределение. Это последнее вызывало мое сочувствие. Аннексия же меня, конечно, нисколько не увлекала тем более, что отказ от нее не исключал "дезаннексии" незаконно захваченного. Но отказ от контрибуций, ныне переименованных в "репарации" и общепризнанных, мне представлялся неоправданным.

Не говоря о моем отношении к ноте Милюкова, то, что в этот день мне выпало увидеть на улицах Петрограда, - "провокаторские" выстрелы по безоружным, убитые и раненые через полтора месяца после того, как революция победила, было первой "травмой", нанесенной мне революцией. Я, конечно, знал, что революции не делаются в белых перчатках, что, когда рубят лес, летят щепки, и прочие банальные истины. Но я увидел воочию уже не свободолюбивые и "сознательные" массы, а "слепые силы", разнузданную толпу, ту самую "охлократию" или чернь, которая в октябре окончательно восторжествовала. Не могу передать творившееся, но оно вселило в меня ощущение беспомощности и страха за будущее, которое уже не покидало меня. Я стал "пессимистом": продолжая делать то, что считал нужным, я не переставал сомневаться в благополучном исходе.

С приехавшими друзьями - Фондаминскими, Авксентьевым, Гоцем - удалось повидаться лишь на ходу и "начерно": у всех забот было полон рот, все всюду спешили, не всегда поспевая, куда нужно было. Тем не менее встреча была сердечная. Мы с двух слов поняли друг друга и согласились. Иначе было дело, когда я явился в "главную квартиру" партии, во дворец вел. князя Андрея Владимировича. Здесь расположилась редакция "Дела народа", в которой мне впоследствии приходилось бывать чуть ли не каждый день. Здесь же происходили партийные конференции. Кто-то здесь и поселился в качестве постоянного жильца. Я встретил здесь "стариков" - Натансона, Чернова, Ракитникова.

Чернов приветливо со мной расцеловался и тут же спросил:

- Вы, кажется, "наш"?..

Я разочаровал его, сказав, что никогда не был и не сочувствовал циммервальдцам. Мы разошлись с тем, чтобы чем дальше, тем больше стать чуждыми друг другу, - до самой Второй войны, когда наши пути опять сошлись.

В подавленном настроении покинул я на следующий день столицу. В Москве я был уже на бивуачном положении - приводил в порядок дела перед переездом, готовился, как мог, к предстоящим занятиям в Особом совещании. Прежде, чем уехать в Петроград, пришлось еще пережить тяжелое первомайское празднование. В Москве к этому дню оказалась делегация французских парламентариев-социалистов, посланных в Россию для воздействия на руководителей революции, чтобы они не подчиняли интересам революции нужд европейских демократий, которые ведут освободительную войну против центрально-европейского полуабсолютизма. В делегацию входили Марсель Кашэн, Мариус Мутэ и Эрнест Лафон. Все они держались тогда одного мнения и больше всего опасались, как бы Россия не вышла преждевременно из войны.

Московский комитет эс-эров устроил в одном из ресторанов завтрак в честь французских товарищей. Гостей очень тревожила формула "без аннексий и контрибуций". Выступая в числе других ораторов, я старался внушить французам, что третий член нашей сакраментальной формулы - национальное самоопределение позволяет внести существенный корректив в первые два и "дезаннексировать" Эльзас и Лотарингию в пользу Франции. Не думаю, что бы я был достаточно убедителен для них. Во всяком случае я искренне хотел дать им удовлетворение, не ведая, что, как только война кончится, Кашэн и Лафон сменят вехи: Кашэн возглавит французский филиал ленинского Коминтерна, а Лафон, формально не примыкая к коммунистам, фактически будет делать их дело.

Гостей пригласили глядеть на первомайскую манифестацию из окон бывшего генерал-губернаторского дома на Тверской. День выдался пасмурный и ветреный. Холодный дождь сменялся мокрым снегом. Гости устроились у окна на втором этаже. Перед нами проходили манифестанты с партийными знаменами, ad hoc изготовленными флагами и плакатами, большинство которых содержали пацифистские лозунги.

Но инвалиды войны несли на двух шестах полотнище с надписью: "Война до полной победы!", "Да здравствует свобода!" За минувшие два месяца так часто приходилось манифестировать и демонстрировать, что и самим участникам это наскучило. Воодушевления уже не было. Шли расстроенными рядами. Пели вразброд. Проходя мимо нас, что-то выкрикивали - не всегда вразумительное. Ветер трепал полотнища. Дождь кое-где смыл надписи. Было неловко перед иностранцами за плохую постановку и, еще более, за устремления демонстрантов. Надписи и крики свидетельствовали больше о тяге к миру, нежели к обороне и сопротивлению, - на что так надеялись визитеры.

Они уехали из Москвы обескураженные. Вслед за ним и я отправился в Петроград.

О Учредительном Собрании говорили все без различия политических мнений с первого же дня Февраля. В первом же обращении Временного Правительства к гражданам, 3-го марта, подготовка к созыву Учредительного Собрания и свобода выборов были указаны в числе главных и неотложных задач. Однако правительство лишь 25 марта постановило образовать Особое совещание для изготовления проекта о выборах в Учредительное Собрание. Всё время довлело более неотложное, и соблазняла мысль, не поручить ли выработку избирательного закона специалистам-юристам.

Правительство преодолело это искушение пойти более легким и коротким путем, учитывая отношение к выборам со стороны всех без исключения партий, организаций, группировок. В этом решении была главная причина затяжки в изготовлении избирательного закона. Но только "отвлекаясь" от реальной обстановки 17-го года, можно задним числом осудить Временное Правительство за то, что оно не избрало более быстрый способ. Были и объективные причины, препятствовавшие немедленным выборам. Чтобы обеспечить правильность выборов, необходимо было предварительно создать учреждения, которые пользовались бы всеобщим доверием для составления и проверки списков избирателей и кандидатов, для обжалования и проч. Такими учреждениями были органы местного самоуправления, избранные на демократических началах.

Только 10-го мая правительство опубликовало, наконец, "в целях ускорения созыва Учредительного Собрания" постановление о созыве нашего Совещания на 25-ое мая. Направляясь в Петроград, на одной из Вишер, Большой или Малой, я купил продававшиеся петроградские газеты и узнал о заочном своем избрании в Бюро Исполнительного комитета Совета крестьянских депутатов. Это было полным сюрпризом для меня и совершенно необъяснимо, как мог я собрать 736 голосов и оказаться на 13-ом месте из избранных 30 членов Бюро. Это, конечно, друзья мои постарались, но как удалось им собрать в мою пользу столько голосов?!