Георгий Березко - Ночь полководца

- Я его с колена взял... Приложился - и с одного выстрела... Не веришь? - кричал Рябышев, все еще не понимая, как случилось, что он убил немца, а не немец его.

- Почему не верю? Обыкновенная вещь, - сказал Двоеглазов.

- А я?! - выкрикнул Николай. - Он, понимаете, ползет на меня, а я жду...

- Все потрудились, - согласился Двоеглазов. - Ну, угощайтесь, орлы!.. Он снял с огня котелок, морщась и отворачиваясь от дыма.

Николай, обжигаясь, хлебнул, и на зубах его хрустнул уголек...

- Колечкина нету, ребята! Не видали Колечкина? - раздался чей-то встревоженный голос.

Бойцы замолчали, невольно оглядываясь по сторонам. Николай почувствовал как бы внезапный укол и опустил кружку.

- Может, найдется еще, - сказал Петровский, грузный, краснолицый, грея над паром руки.

- Савельева нету... Титова нету, Климова... Кулагина... - продолжал тот же голос.

- Чего считаешь? - гневно отозвался другой.

- Сами не видим, что ли? - сказал Петровский.

"Кулагин погиб..." - подумал Николай, прощая солдату сейчас все свои обиды. Но он был слишком полон ощущением возвратившейся жизни, чтобы предаваться долгой печали о тех, кто не сидел рядом.

- Не достал фрица Кулагин. А зачем ему был целый фриц? Стрелял бы на дистанции - и все... - проговорил Рябышев с наивным превосходством живого человека над мертвым.

- Мечта у него была, - вмешался в разговор Двоеглазов. - У каждого своя мечта в бою есть...

- Разве не одна у всех? - спросил Петровский.

- Как это может быть? - удивился младший сержант. - Даже фамилии у нас разные... У меня выделяющая: Двоеглазов, а другого зовут просто Иванов.

- Фамилии разные, а советская власть одна, - сказал Петровский.

- Я про то и толкую, - Двоеглазов кинул в костер ветку и отполз от забушевавшего пламени. - Жизнь у нас, точно, общая, а интерес у всякого свой... Вот ты, скажем, кем был в гражданке?

- Агроном я... Что с того?

- Значит, твоя забота была за землей ходить...

- У нас земля скупая! - закричал Рябышев. - Мы ее и так и этак, и солями, и калеями...

- А у него вот, - Двоеглазов указал на Рябышева, - у него другой интерес... Человек еще молодой, он для себя какой ни на есть принцессы дожидается...

- За фронтовика любая пойдет... - подтвердил Рябышев.

- Видел? - сказал Двоеглазов. - И правильно: за фронтовика пойдет... А я - лепщик... У меня свой интерес... У меня - семейство, жена... Я дочкам намерен полные условия обеспечить...

Он встал на колени и, устремив на Петровского покрасневшие, заслезившиеся глаза, произнес:

- Я считаю - мы богато жить должны... Я хочу, чтоб дочки шоколад ели и персики.

- На здоровье! - весело проговорил Петровский.

- Я немца бью, а сам об семье думаю... И каждый думает, что он себе большую удачу в бою добывает... А получается, что каждый за всех воюет...

"Что же я добываю, для себя?" - подумал Николай, и его будущее как бы засверкало перед ним.

Николай хотел еще слишком многого в самых разнообразных направлениях, затрудняясь избрать что-нибудь определенное. Его предположения в этом смысле пока часто менялись в зависимости от впечатлений, из которых последние были всегда наиболее привлекательными. Но, тем не менее, все, что ожидало его, было превосходно, ибо он прошел уже через самое трудное... Он подумал о Маше, и его охватило волнение от уверенности в том, как хорошо все будет у него с ней.

- Тебя, конечно, сразу на курорт отправят, - говорил Двоеглазов Петровскому. - Тебе в Сочи надо, на грязи...

- Там, говорят, действительно помогает, - глядя на свои короткие, лоснящиеся пальцы, ответил тот.

- Еще как помогает, - подтвердил Двоеглазов.

Победа, одержанная только что, как будто перенесла солдат в страну обязательного исполнения желаний. Мир, вчера еще жестокий, покорно ныне простирался перед ними, и они ступали по его зеленым лугам... Нигде люди так много не мечтали, как на войне, и никогда их мечтания не казались такими осуществимыми, как после победоносного боя.

Комиссар лежал недалеко от костра, вытянув в траве тощие ноги, закрыв глаза, так как солнце било в лицо. Заснуть Лукину, однако, не удавалось... Ему хотелось куда-то идти, что-то сделать, о чем-то важном распорядиться, хотя остатки батальона были по приказу выведены на отдых... Прислушавшись к разговору у костра, Лукин заинтересовался.

"Ну, что же... Бойцы правы, - решил он. - Родина - это также очень личное переживание... Это сама жизнь каждого из нас, с тем, что было в ней, что есть, что еще не достигнуто..."

И комиссар вообразил себе свое возвращение после войны в привычный круг людей и занятий. Он с удовольствием подумал о многих преимуществах, которыми обладал, перед теми, кто не сражался, подобно ему. Тщеславная картина возникла вдруг перед Луниным... Он увидел себя в шинели, в ремнях, с потемневшей, потертой кобурой, поднимающимся по широкой лестнице своего института. Улыбаясь, он долго с удовольствием созерцал этот свой проход, перемежающийся шумными встречами на площадках. Глаз он не открывал, и солнце, светившее сквозь сомкнутые веки, застилало его зрачки теплым, красным туманом.

- ...В каждом городе бюсты героев должны стоять... - снова услышал он голос Двоеглазова - Пусть молодежь учится... И дома надо строить просторные, чтобы тесноты не было... Я как вернусь - к председателю района приду... И в кресло сяду. Я без доклада приду... Какие могут быть после войны доклады? Высказывайтесь, скажу, по существу...

- Правильно! - горячо поддержал Николай.

- Ты его по-нашему бери... - посоветовал Рябышев. - Вот так... - Он поднял бронзовые кулаки и радостно оглядел товарищей.

- Зачем же так? - сказал Двоеглазов. - Надо, чтоб грубости этой, между прочим, было поменьше...

Лукин с удовольствием представил себе, как Двоеглазов войдет в кабинет районного начальства, сядет к столу и потребует отчета.

"Мощь нашей страны, - подумал комиссар, - ее великая, победительная жизнеспособность в том, что государственная необходимость, общая цель совпадает с огромным большинством этих личных надежд и намерений..."

Что-то щекочущее поползло по откинутой ладони Лукина. Он приоткрыл глаза и обнаружил красноватого муравья, быстро сновавшего между пальцами. Некоторое время он следил за хлопотливым насекомым и вдруг уснул - сразу, незаметно...

Николай допил чай, откинулся на спину и заложил за голову руки. Высоко в небе тянулись облака - полупрозрачные, похожие на перья, оброненные какой-то фантастической птицей...

Двоеглазов замолчал, устраиваясь спать. К огню подошли за кипятком новые люди, и там раздавался голос Рябышева, повторявшего свой краткий рассказ:

- Я фрица с одного выстрела взял... Приложился с колена и - взял. Обыкновенная вещь...

В стороне по дороге тряслись телеги со снарядами в длинных ящиках, прошла, сохраняя равнение, рота автоматчиков... Навстречу ей брели в тыл легко раненные... За ними показались первые пленные немцы: семь человек в голубоватых шинелях шагали в затылок друг другу... И бойцы на полянке, поднявшиеся, чтобы лучше рассмотреть их, увидели Колечкина, замыкавшего шествие. Он был обвешан автоматами, но шел легко, перекинув через руку плащ-палатку... Громкие голоса приветствовали летчика, и он, узнав товарищей, свернул с дороги вместе с пленниками. Уланов вскочил и побежал им навстречу. День неожиданностей, видимо, только начинался, суля впереди необыкновенные вещи.