Николай Скоморохов - Боем живет истребитель

Наступление поддерживали свыше 800 самолетов – весь действующий парк 17-й воздушной армии.

Это были дни исключительно напряженной боевой работы. Мы буквально висели над черным передним краем и возвращались на забеленную сырым снегом землю лишь для того, чтобы заправиться горючим и пополнить боеприпасы.

Мы беспрерывно обрушивали шквал смертоносного огня на артиллерийские позиции, оборонительные сооружения врага. И тут начались ожесточенные воздушные схватки.

В разгар напряженной боевой работы в полк прибыли давние наши знакомые – журналист Юрий Казьмин и фотокорреспондент Николай Гаврилов, оба капитаны. У них было задание сфотографировать летчиков, отличившихся над батинским плацдармом, рассказать о них в армейской газете.

Пока беседовали, все шло хорошо. Григорию Денисовичу льстило внимание армейской прессы, он охотно рассказывал о каждом из нас.

Но вот пришло время фотографироваться.

Некоторые летчики считали это плохой приметой. Они начали избегать капитана Гаврилова. Заметив это, Онуфриенко сказал:

– Ребята, уже пятый час, дело к вечеру, вылеты вряд ли будут, так что можно запечатлеть себя на пленке.

Прибывший с газетчиками летчик-инспектор майор Н. Ковалев сказал:

– Становитесь, товарищи, становитесь.

Мы быстро выстроились. Гаврилов раз-другой щелкнул лейкой:

– Готово!

И тут Онуфриенко зовут к телефону. Он бежит – и возвращается злой:

– Скоморох, твоя эскадрилья дежурная – надо пару отправить на задание.

Выстраиваю эскадрилью, спрашиваю:

– Кто пойдет?

В ответ – молчание. Такого еще никогда не было.

– Ну, так есть добровольцы?

Молчание. Прошелся вдоль строя, пытаясь заглянуть каждому в глаза, но все опускали их.

Черт бы побрал эти проклятые приметы – Как они действуют на психику!

Но не могут же они быть сильнее здравого смысла! Я вспомнил, как когда-то в Адлере сел стричься, уверенный, что в воздух подниматься в этот день больше не придется. Только парикмахер Оля прошлась раз-другой машинкой – зеленая ракета.

– Ну, Оля, достригут меня, наверное, гитлеровцы,– сказал я и помчался к самолету.

Был тогда бой очень тяжелый для меня. Но все обошлось.

На земле я сказал хлопцам:

– Все эти приметы – чепуха! А они мне в ответ:

– А ты не постригся полностью.

Нет, как видно, с этой «традицией» бороться трудно. Вот и число «13». В нашем, да и в других полках я не видел самолетов с таким номером. Казалось бы, чепуха, ерунда все это, а вот на тебе – имеет силу…

– Значит, добровольцев нет? Ну ладно, кто полетит со мной?

Вперед шагнула вся эскадрилья,

– Полетит Филиппов.

Выбрал я Филиппова не случайно. На его машине – добротный новый мотор. К тому же он мой ведомый.

Мы устремились к самолетам, и я услышал голос Ковалева:

– Скоморох, возьми машину Романова.

Новенький Ла-7 недавно пригнан штурманом дивизии майором Николаем Романовым из учебного центра, где он повышал свое летное мастерство. Управление дивизии находилось рядом с полком, поэтому самолет был у нас на стоянке.

Механик старшина Данило Матвеенко, сменивший Петра Мартюшева, быстро перенес мой парашют в самолет Романова. После Нижней Дуванки я стал с уважением относиться к парашюту, всегда присутствовал при его переукладке, проверял крепление шпилек. Я сел в кабину, ознакомился с ее особенностями.

И вот мы с Филипповым в воздухе. Я выполнил несколько бочек, восходящих свечей. Машина – зверь! На том и закончилось мое переучивание. Станция наведения вывела нас в район Каполнаш-Ниека. Мы думали, рядовой вылет. А случилось необычное.

Впереди показалась десятка ФВ-190. Она стала разворачиваться для удара по позициям наших войск. Медлить нельзя. Врезаюсь в строй и первой же очередью сбиваю замыкавшую его машину. И сразу открываю огонь по другой. Среди «фоккеров» паника, они рассыпались в разные стороны, снизились до бреющего полета и стали уходить на свою территорию.

Но тут появилась новая восьмерка ФВ-190. Она попыталась с ходу отбомбиться. Только ничего у нее не вышло – мы с Филипповым неожиданно свалились на фашистов и молниеносными ударами подожгли по одному самолету. Они рухнули на землю прямо возле станции наведения, чуть было не накрыв ее.

Шестерка «фоккеров» еще пытается прорваться к цели. Откуда такое нахальство? Надо проучить. Подхожу снизу к следующей паре и с короткой дистанции сбиваю еще одного фашиста. Теперь врагу не до бомбежки – по газам и – восвояси.

Все? Конец! Ан нет – появилась еще одна группа ФВ-190. Снова восьмерка.

Мы не позволили ей даже близко подойти к месту бомбометания – стремительно атаковали, заставили куда попало сбросить свой смертоносный груз. Я поджигаю еще одну машину. Потянув за собой шлейф густого черного дыма, она уходит. Но Филиппов бросается в погоню и короткой очередью добивает ее.

– Молодцы, «ястребки», объявляю вам благодарность! – услышали мы в наушниках голос командира корпуса. Оказывается, он находился на станции наведения, наблюдал за боем.

На земле мы сразу попали в объятия Онуфриенко и всех наших товарищей летчиков: они поздравляли нас с высокой наградой – орденом Красного Знамени.

– Недаром я вас сфотографировал! – воскликнул капитан Гаврилов. – Все как надо!

– Выходит, что так, – сказал я и подумал: «Тут уж не скажешь, что не до конца подстригся, все, как говорится, чисто».

Опасная и коварная штука – самовнушение. Скольких летчиков оно подвело и погубило! Вот простой пример. Немецкая «рама» по сути самая обыкновенная, малоскоростная, неуклюжая машина. Но утвердилось мнение, что с ней трудно справиться, – и все побаивались ее, из-за чего нередко страдали.

А сила слова в воздушном бою? Ее невозможно переоценить. Помню, когда я стал водить группы, вначале давал такую команду:

– Справа – «мессеры», слева – «фоккеры». Будьте осторожны!

И мои ребята начинали терять уверенность в себе – отставать, выскакивать вперед, беспорядочно маневрировать, – на них действовала фраза «Будьте осторожны!».

Поняв эту психологическую особенность, я отказался от предостерегающих команд, взял на вооружение только зовущие к действию: «Атакуем, прикройте!» – и поведение летчиков изменилось.

Итак, парой сбили пять фашистов в одном бою.

Филиппов был возбужден, много говорил. Что касается меня, то я уже научился сдерживать свои эмоции. Это тоже искусство. Как и когда оно приходит – понял при одной удивительной встрече, оставившей глубокий след в душе.

Вблизи аэродрома находилась кузница. Оттуда целый день доносились удары молота о наковальню. Как-то на досуге мы с Кирилюком решили заглянуть туда. Кузнец – пожилой мадьяр – как раз подковывал чью-то лошадь. Работал размеренно, сосредоточенно, не отвлекаясь, но и, как нам казалось, без особой увлеченности: во всяком случае, на его морщинистом лице трудно было заметить признаки удовлетворения своим трудом. Но зато как он работал! На него любо было смотреть. Четкость, точность, ни одного лишнего движения. Удар – ухналь вбит. Еще удар – ухналь вбит. Артист!