Мариан Брандыс - Племянник короля

А когда кто из нас в чем преступит законы,

Тут уж сам господин разбирается с оным...

В доказательство милосердия князя Станислава Трембецкий приводит историю крестьянской девушки из княжеских владений, которая "пошатнулась в добродетели".

В страхе перед господским гневом она решила избавиться от плода греха, в чем ей и помешали.

Прознал он о той оступившейся деве

Тут впервые мы зрили, каков он во гневе.

Приказал привести ее без промедленья

И такое ей строгое сделал внушенье:

"О душе позабыла, только тешила тело,

Так красней же теперь, коли ждать не хотела!

По грехам и вина. Впредь не будешь ты дурой.

Но теперь уж не смей грех свершать пред натурой.

Берегись погубить плод любви своей, дивчина,

Ближних лучше творить, чем ввергать их в пучину.

Хватит кары тебе - стыд да боль, страх и мука.

Но чтоб легче снести их... Подставляй, девка, руку!"

Неизвестно, что больше восхищает в этой поэме: гибкость стиха, столь послушного любому намерению автора, или богатство содержания в смысле репортерском. В стихах этих содержится все: принципы оброчной системы, судебная реформа, даже опека над матерью, родившей

вне брака, и незаконнорожденным ее ребенком. Далее Трембецкий восхваляет просвещенную веротерпимость князя, ибо в том же 1778 году князь Станислав принял в Новом Дворе иод свое покровительство целую иноверческую общину, предоставив ей право строить свои церкви и школы.

Здесь и племя Авраамово кров его приемлет,

Меннонит, что кровью обагрял часто землю,

Диссидент, что в Писании роется вечно,

И католик, что верит всему безупречно.

Часто мы собираемся в час вечерний иль ранний,

Славя барина нашего на едином собранье,

Говорим: пусть господь, иже над человеки,

Год у всех нас отнимет, но продлит его веки.

Возможно, Трембецкий несколько перехватил в хвалебных гимнах королевскому племяннику. Ведь это тот же самый Трембецкий, который в благодарность за вкусные обеды даже князя экс-подкомория назвал "другом человечества". Но реформы князя Станислава воспевали и другие поэты, отнюдь не льстецы. Юзеф Выбицкий посвятил ему произведение "Весть из Ольшевницы". Францишек Карпинский вспоминает о нем в стихотворении "К Станиславу Малаховскому". К хвалебному хору присоединился и не очень склонный к лести Игнаций Красицкий. В известном стихотворении "Путешествие" этот князь поэтов шутливо поносит князя Станислава за то, что тот выделяется из темной и праздной среды магнатов.

...то ж другие, а не ты. Постыдись-ка, княже.

Только узы дружбы той, что с тобою вяжет,

Правду мне велят сказать: кто нас окружает,

Все в хозяйстве ничего не соображают.

Наипаче тот из них, иже благодетель

И кому?! Холопам! Псам! Этакий радетель

И к тебе начнет взывать, дескать, чтоб ты тоже

Переделал мужиков в шляхтичей. О боже!

Он твердит, что, дескать, мы все сыны Адама.

Но ведь мы-то от Яфета, а они - от Хама.

Нам их бить, а им - терпеть, нам: "Подай!", им: "Нате!"

И не должен господин выгоды утратить.

Особливо ежли в них твой доход готовый.

С богом, княже, поезжан, воротись здоровый!

Тот факт, что Новодворская церемония вызвала столь громкий отклик среди прогрессивных писателей, имел свое обоснование в общей политической ситуации страны.

Следует помнить, что это был 1778 год, период, предваряющий рассмотрение в сейме прогрессивного "Кодекса законов" Анджея Замойского. В подготовленном им проекте о правах сословий нашли место статьи, реформирующие - правда, осторожно и половинчато - основы взаимоотношений крестьян и помещиков. Это вызвало такую ярость и противодействие среди подстрекаемой реакционными магнатами мелкой шляхты, что у авторов проекта в последний момент не хватило смелости представить его сейму. Было решено отложить все дело до следующей сессии в 1780 году. Два года между сеймами прошли в ожесточенных публицистических боях. Наряду с магнатской и шляхетской реакцией главным средоточием интриг против "Кодекса законов" стала папская нунциатура в Варшаве, поскольку проект Замойского предусматривал отмену судебной апелляции к римской курии и обязательной экзекватуры [Разрешение государства выполнять определенные функции представителю другого государства. - Прим. перев] со стороны государства для папских булл перед их оглашением в польских костелах. Нунций Джованни Андреа Аркетти создал вокруг проекта атмосферу священной войны, грозя авторам реформы, что "есть еще в Польше правоверные, коп искоренят начала этой ереси".

На выборных сеймиках реакция не останавливалась перед актами физического террора. На сеймике в Срёдзе соавтора проекта Юзефа Выбицкого чуть не убили под яростные крики: "Вот он, который хочет холопов в шляхту обратить, а нас в холопов и дочерей наших в холопок поверстать!"

В этой-то обстановке и собрался наконец сейм. Проект кодекса внес его главный создатель бывший канцлер Анджей Замойский, человек почитаемый по всей Речи Посполитон как образец гражданских добродетелей. После изложения проекта в общих чертах он сказал: "Передаю в руки вашего королевского величества труд мой, на который вы меня подвигнуть изволили. Сейм имеет полную волю принять его пли отвергнуть, а помышления мои были чисты".

Как повел себя сейм, мы знаем из рассказа очевидца.

"Как только проект огласили, начался крик, как если бы в палате явилось некое ужасное чудище. Наконец проект в притворной ярости швырнули наземь, чему, мнится мне, дал пример познанский депутат Сокольницкий. Тщетно король и маршал сейма взывали к порядку. Под конец решительней всех выступил князь Станислав Понятовский.

Под общий шум он говорил долго и решительно. Ему не дали кончить. Начался шум и гам: "Нет на то согласия!

Сжечь рукой палача!"

О героическом выступлении князя Станислава говорят и другие источники того времени. Он один защищал кодекс, один против всего сейма. Под конец он уже только доказывал депутатам, что "можно не принять кодекса, но нельзя бесчестить благородного человека за то лишь, что он действовал в согласии со своими убеждениями". Наконец он добился того, что проект хотя и отвергли, но без всяких оскорбительных актов по отношению к Замойскому. В протоколах сейма, однако, было записано: "Уничтожаем... и законы оные воскрешать и утверждать не будем" Замойский рано ушел с сейма, опасаясь гнева шляхты. Когда его уведомили о том, что кодекс отвергнут, он воздел руки к небу и заплакал: "Curavimus Babiloniam!" [Вавилонское столпотворение (лат.)] Последняя попытка крестьянской реформы "сверху" закончилась полным поражением. Разорванную на клочки, ее растоптали сапоги шляхетских депутатов.

Страстное выступление на сейме принесло князю Станиславу совершенно неожиданно материальную выгоду.