Евгений Савицкий - Я — «Дракон». Атакую!..

Признаться, такого задания я еще ни разу не получал: целую эскадрилью приземлять на брюхо! (Пилоты так называли вынужденную посадку на фюзеляж самолета, без шасси.) Решение, конечно, смелое, и объявлять его на сон грядущий я никому не стал. Пусть, думаю, отдохнут бойцы без лишних тревог. Утро вечера мудренее, утром, решил, и скажу.

Не знаю, как эскадрилья, которой предстояло лететь на задание, а я в ту ночь спал беспокойно. Да спал ли вообще? В голове путались, сумбурно перескакивая с одной на другую, разные мысли. И то сказать, три года войны — три года мы мечтаем о том дне, когда наконец наши боевые маршруты пойдут не над деревнями Сосновками. И вот завтра предстоит полет, которым мы напомним немцам, как двести лет назад, в Семилетнюю войну, шли на столицу Пруссии. — Кенигсберг русские полки. Подступало гордое солдатское счастье: мы пройдем над землей врага!..

Утро погасило звезды. Туманная дымка рассеялась, небо прояснилось, и легкий неуловимый трепет пронесся над аэродромом. Священные минуты перед боевым вылетом…

Все было готово к яростному прыжку. Я уже знал, что ветер по маршруту несильный, однако, по расчетам, горючего на обратный путь до аэродрома не хватит, но посадка истребителей будет на нашей территории. И тогда я спросил пилотов:

— Братцы, кто из вас садился на брюхо? Трое из восьми подняли руки. У одного шрам через все лицо — к нему, да и ко всем остальным у меня больше не было вопросов, и я просто сказал:

— Горючего не хватит — придется садиться…

В 6 часов 20 минут от земли оторвался первый самолет. Через четыре минуты — последний, и тогда я доложил командарму, что группа Осадчего на задание ушла.

Хрюкин односложно бросил:

— Хорошо…

Я потолкался-потолкался на командном пункте и побрел к капонирам боевых машин, откуда рано утром, еще до рассвета, их вырулили на взлетную полосу заботливые технари. Лучше, решил про себя, посижу с ними — по радио теперь долго не поступит никаких сигналов…

Так и просидел около часа. До чего же были томительные те минуты ожидания — в полете ничего подобного не ощущаешь, там работа. Невольно закрадывалось сомнение — выдержат ли, не дрогнут ли бойцы в прусском небе?.. И то сказать, средь бела дня да залезть в берлогу, где зениток, как тюльпанов у какой-нибудь Вильгельмины в ее вылизанном дворике. Да не только залезть — еще и агитацией заняться!..

Через час десять минут мы услышали первое сообщение: «Иду группой. Семь самолетов…» Я — бегом на КП. По ходу недобрые догадки: что случилось, почему семь? Восьмого сбили? Может, прямо над Инстербургом?..

На КП приказываю запросить Осадчиева: был бой или не было? В ответ слышу:

— После посадки доложу…

Еще несколько бесконечно долгих минут. Наконец, вижу — идет один самолет, второй, третий… Эти сели и даже самостоятельно зарулили в капониры. Четвертый и пятый зарулить уже не смогли — их винты остановились на пробеге после посадки. Техники, мотористы были в готовности — тут же их с полосы. Шестой самолет не долетел до аэродрома метров триста — приземлился, однако, на шасси. Седьмой пошел на посадку поперек аэродрома — видно было, что тянет, как мы когда-то пели, «на честном слове». Но, слава богу, сел тоже удачно.

Едва этот, седьмой, остановился — я к нему. По номеру самолета помнил, что там комэск. Издалека заметил — лицо ведущего группы веселое, и он спокойно курит. Кричу Осадчиеву:

— Ну как? Выполнили? Где восьмой?.. Комэск отбросил папиросу и тоже — во всю мощь легких:

— Товарищ генерал! Задание командования группа выполнила. Боевых потерь нет!

— Восьмой где?

— Да не волнуйтесь, товарищ генерал, — улыбается Осадчиев, — восьмой тут сел, совсем недалеко. Километров двадцать — двадцать пять от аэродрома. Сел в хлебном поле — я видел его посадку. Все нормально.

Тут у меня от души отлегло, я сгреб комэска в охапку и, как мог, поздравил — кратко, без громких цветистых слов и пафоса. Разве найдешь в такие минуты красивые-то слова! Да, признаться, они и не требовались. Как летчикам, нам ведь и так было ясно, чего стоила наша солдатская доблесть.

В тот же день радиостанция имени Коминтерна передала сообщение, что восемь советских истребителей нанесли бомбово-штурмовой удар по противнику и сбросили над прусским городом Инстербургом листовки. Радиоволны разнесли эту весть на весь мир…

Освободив от врага Белоруссию, войска двух фронтов — 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского — приступили к операции по освобождению Прибалтики. В направлении на Паневежис — Шяуляй и Елаву наступали войска 1-го Прибалтийского фронта, а на Вильнюс — соединения 3-го Белорусского.

Близился час освобождения Литвы. За три года оккупации гитлеровцы истребили почти четверть населения республики, разрушили восемьдесят процентов промышленных предприятий, уничтожили около половины поголовья скота. «В прибалтийских странах германским органам следует опираться на немцев: использовать в интересах Германии противоречия между литовцами, эстонцами, латышами и русскими, — рекомендовал Геринг в своей „Зеленой папке“. — На Кавказе использовать в наших интересах противоречия между туземцами — грузинами, армянами, татарами — и русскими…» Что говорить, немцы старательно придерживались подобных инструкций.

Деревня Пирчюняй. Мы услышали о чудовищных преступлениях в этом местечке. Дотла сожгли ее фашисты вместе со взрослыми жителями и детьми. А сколько таких сожженных и разрушенных литовских деревень проносилось в те дни под крыльями боевых машин!..

За одиннадцать дней наши танковые соединения и пехота продвинулись на 180—200 километров. Такой стремительности наступления враг не ожидал и, ожесточенно сопротивляясь, откатывался все дальше. Нам, авиаторам, особенно истребительным частям, приходилось работать в довольно непривычной обстановке. Дело в том, что танкисты нередко отрывались от сухопутных войск на 120—150 километров. Наша задача была прикрывать танковые соединения, но ведь радиус полета любой боевой машины не беспредельный. 150 километров — это если считать не от аэродрома, а даже от передовых позиций пехоты — в одну сторону, 150 километров — в другую (надо ведь еще вернуться к своим!). Спрашивается, когда же вести бой? Останется ли время на прикрытие войск?..

Боевая обстановка диктовала свои условия, и мы решили не дожидаться, пока пехота освободит нам аэродром, а садиться, где получится — следом за танкистами и работать. Что говорить, риск был большой, каждый боевой вылет истребителя стоил многого, но нас ждали, на нашу поддержку рассчитывали танкисты.

Запомнились мне особенно горячие дни боев за освобождение Вильнюса. Город был основательно укреплен противником. Несколько полос обороны, усиленные противотанковыми заграждениями, танки и самоходные орудия, зарытые в землю, — все это представляло серьезное препятствие еще на подходе к городу. А сам Вильнюс был превращен в настоящую крепость. Почти каждый уцелевший дом немцы превратили здесь в опорный пункт или узел сопротивления. На верхних этажах обосновались пулеметчики, автоматчики и снайперы, орудийные гнезда были оборудованы на нижних этажах. Все площади города и улицы простреливались орудиями, минометами, пулеметами. На Замковой горе (ныне гора Зедиминаса) немцы устроили наблюдательный пункт, оттуда могли вести и обзор всей местности, и круговой огонь.