Ральф де Толедано - Шпионы, простофили и дипломаты

Оказавшись в Берлине, она возобновила отношения с индийским революционером Вирендранатом Чаттопадхайя, позднее ставшим коммунистом. Некоторое время она жила с ним, несмотря на его «малый интерес к женщинам». Не раз она оставляла его, но всякий раз возвращалась. В течение почти трех лет в 20-е годы «мое желание жить постоянно угасало и я, наконец, слегла… По целым дням я лежала в бессознательном состоянии, неспособная двигаться или говорить». Однажды она попыталась покончить с собой, но неудачно. «Больше, чем смерти, я боялась сумасшествия», – писала она в одной из своих книг. Спас ее психоанализ, уверена она.

В 1928 году она порывает с Вирендранатом, оставив его для коммунистической работы, и переходит к более захватывающим областям деятельности. Вооружившись аккредитацией от «Франкфуртер цайтунг», она уезжает в Китай. Через Москву.

Коммунистическое движение пришлось Агнес Смедли как раз по вкусу. Оно соединяло в себе интригу и конспиративную работу, которым она научилась у Вирендраната, с налетом религиозного благочестия, которое она любила. Она готова была поверить всему, что ей говорили, – при условии, что это затрагивало ее чувства человеколюбия и вызывало сердечное волнение, – а затем ясным голосом повторить во всеуслышание на весь западный мир. Так, прибыв в Харбин в первый день нового, 1920 года, она стала очевидцем подъема нового китайского национального флага над Маньчжурией, но это тронуло ее куда меньше, чем известие, которое нашептали ей в уши, о том, что китайский рабочий вынужден трудиться 24 часа в сутки, чтобы прокормить семью. С самой серьезной миной на лице она повторила это обвинение в своей книге «Боевой гимн Китая».

Лицезрение Китая и китайцев доставляло ей почти физическую боль, но она не оставляла попыток полюбить их. Не говоря на китайском и ничего не зная ни о стране, ни о народе, она сразу же принялась «авторитетно» писать о китайской политике. Если китаец был с ней любезен, она делала вывод, что это шпик из полиции. Если же он бывал с ней груб, то это был, по ее мнению, фашист из Гоминдана. Однажды в Харбине она вошла в офис президента Торговой палаты и фактически обвинила его в торговле опиумом. А когда с китайской учтивостью он проигнорировал ее нападки и любезно осведомился о ее здоровье, она восприняла это как признание им своей вины и пример двуличия и лицемерия. Вращаясь почти исключительно среди коммунистов и их симпатизантов, она всякий раз возмущалась тем, что полиция относится к ней с подозрением. Когда однажды культурные китайцы из высших слоев общества пригласили ее на обед, она, напившись за их счет, принялась всячески оскорблять хозяев и потом продолжила бесчинства на улице, крича: «А ну-ка, выходите все сюда, и давайте набьем дом рикшами-кули! Давайте докажем, что в Китае нет классов!»

Когда именно Агнес Смедли присоединилась к коммунистическому подполью, остается неясным. Хотя она и написала о еще одной поездке в Москву в 1928 году в своей книге «Боевой гимн Китая», но так, словно это событие едва заслуживает пары предложений – немногословность, свойственная ей лишь тогда, когда ей было что скрывать. Согласно отчету шанхайской муниципальной полиции за 1929 год, Смедли получала жалованье в коммунистическом Дальневосточном бюро. И хотя местные коммунисты находились в глубоком подполье, преследуемые в ходе гигантских чисток Чана, она быстро установила с ними связь. Ее брали в места тайных собраний, она видела их пропагандистские материалы. Так, библиотекарь в Шанхае показал ей книгу, на вид – Евангелие от Иоанна, но после вводных страниц следовал коммунистический пропагандистский трактат. Она была несомненно тем, кто в коммунистическом движении зовется «особый представитель».

То, что она практически сразу после прибытия в Китай «засветилась» как агитатор и пропагандист, не означало, вопреки общепринятой теории, провала. Нет, это был сознательно спланированный курс. Ведь, выступая в роли друга китайских обездоленных, будучи объектом для систематических и злобных нападок со стороны Гоминдана и европейской прессы, она становилась ближе к тем китайцам и японцам, чьи симпатии находились на стороне Советов и их всемирной гегемонии. Задачей Агнес Смедли было заводить друзей и вербовать среди них агентов, помогая при случае местной компартии в оргработе. Она никогда не принимала обвинений в том, что люди обычно считают шпионажем – в сборе секретных документов и добывании информации путем эксплуатации доверия людей. Позднее она могла чистосердечно предъявить свое прошлое в качестве доказательства того, что она никогда не была шпионкой. Маскировка была превосходной.

Хотя, возможно, что «маскировка» – не то слово. Зорге, как и большинство членов его шанхайской группы, время от времени бывал под полицейским наблюдением, однако достаточно редко появлялись показания, которые могли бы привести к аресту. В какой-то момент, между 1935 и 1945 годами, шанхайские полицейские архивы были разграблены, и множество уличающих документов против Зорге, Агнес Смедли, Эрла Браудера, Юджина Денниса и Ирэн Вайдмейер исчезло. Но некоторые отчеты уцелели и находятся сейчас в архивах разведки Соединенных Штатов.

Несмотря на слежку – и несмотря на подозрительность, преследовавшую ее, – Агнес Смедли хладнокровно продолжала заниматься своим делом. Однажды ее арестовали, но быстро освободили. Ей было все равно. Ее псевдонимы, сначала – Элис Берд, потом – миссис Петройкос, были довольно призрачной защитой, но и это ее не волновало. Она подолгу задерживалась в книжном магазине «Цайтгайст» на Бабблинг-уэлл-роуд, где заводила знакомства со впечатлительными радикалами. Ее контакты с инакомыслящими китайцами были бесценны для Зорге, и он использовал их на всю катушку.

Первый завербованный ею радикал, которого она привела к Зорге, оказался и самым ценным. Это был Ходзуми Одзаки. «Одзаки был моим первым и самым ценным сотрудником», – признавался Зорге. «Я познакомился с ним в Шанхае через Смедли. Наши отношения, и личные, и деловые, были превосходны. Его информация была самой точной и интересной из всего, что я получал из любого японского источника, и мы быстро подружились». Именно через Одзаки Зорге завербовал других японцев, работавших на него. Когда в 1933 году Агнес Смедли было велено создать шпионскую группу в Чунцине, она обратилась к Одзаки, уже уехавшему в Японию. И он специально приехал в Шанхай лишь для того, чтобы обсудить этот вопрос и посоветовать, кто может помочь ей в работе.

Но в Китае у Одзаки была всего лишь пора ученичества. Его день пришел позднее. Однако в Шанхае были и другие агенты, в основном китайцы, готовые перейти от Смедли в распоряжение Зорге и Москвы. Они-то и составили настоящую шанхайскую группу.