Аркадий Ваксберг - У крутого обрыва

Его пример — наглядное доказательство эффективности тех возможностей, которые заложены в нашей исправительно-трудовой системе. Его пример — свидетельство того, что на редкость нелегкая и мало кому заметная работа воспитателей, трудящихся за «высоким забором» над сложнейшим человеческим материалом, не пропадает даром, что она приносит благотворные плоды.

Но наказание, которому подвергается преступник, преследует не только воспитательные задачи. Наказание — это всегда кара. То, что на языке судебной хроники называется воздаянием по заслугам…

И этого воздаяния Иван тоже получил сполна… Будем откровенны: оно было вполне «по заслугам». Безобразно преступление, им совершенное, и меру наказания за него нельзя счесть чрезмерно суровой.

Он раскаялся? Что ж, отлично. Но ведь раскаяться можно было и раньше. В зале суда. В кабинете следователя. В милицейской машине, которая увозит на первый допрос. Раз раскаялся, — значит, сразу простить, так, что ли?

Даже убийца, случается, жестоко казнит себя на суде, и он не лжет, давая зарок «никогда, никогда, никогда больше не убивать». Пусть в его клятвах нет фальши, разве мы бы смирились, если убийцу тут же отпускали бы с миром?

Тогда, может быть, нам вообще все равно: раскаялся — не раскаялся? Виновен — «сиди»…

Если это было бы так, если отношение самого осужденного к тому, что он натворил, не имело бы никакой цены, то все усилия, которые тратятся на его воспитание, лишились бы смысла. И неисправимо озлобившиеся, и осознавшие тяжесть содеянного уравнялись бы между собой. Нельзя же в конце-то концов всех «оптом» лишить доверия, тем более, что любая клятва вполне поддается объективной проверке. Обращение лейтенанта Макарова к матери заключенного и характеристика, подписанная начальником колонии, — свидетельства того, что в письмах Ивана нет лжи.

Опять повторю тот же вопрос: что же дальше? Может ли чему-нибудь еще научить Ивана колония? И не достаточную ли уже кару он понес?

Эти вопросы не столько эмоциональны, сколько сугубо утилитарны. Плохо «недополучить» заслуженной кары — вера в безнаказанность развращает, иного она может толкнуть снова на преступный путь. «Переполучить» — по своим последствиям ничуть не лучше: от равнодушия и душевной опустошенности один шаг к ожесточению, к мстительности и злобе. Пребывание в колонии — не самоцель, а лишь средство: средство вернуть человека на волю «выздоровевшим» душевно, ибо нам с ним бок о бок работать. Общаться. Жить. Что выиграем мы, обретя озлобившегося соседа? Угрюмого сослуживца, которому опостылели все и вся? Надломленного и раздраженного мужа, сына, отца?

Действующий закон содержит много возможностей для внесения «поправочного коэффициента» в судебный приговор с учетом личности осужденного, его индивидуальных человеческих качеств, его характера, отношения к труду, реакции на кару — словом, с учетом тех процессов, которые происходят в нем по мере того, как приближается конец его «срока». Для тех, кто действительно, а не на словах осознал свою вину, предусмотрены различные льготы, условно-досрочное освобождение, направление на стройки, перевод в колонию-поселение с правом выписать туда семью и жить по-человечески — без конвоя, без ограничений, налагаемых режимом.

И наконец, к тем, кто вовсе не нуждается в изоляции, кто вправе по всем основаниям рассчитывать на досрочное прощенье, государство может проявить особую милость, отпустить раньше времени.

Но всегда ли наблюдательные комиссии, которым дано право ходатайствовать о такой милости, всегда ли они достаточно глубоко постигают перемены к лучшему в претенденте на милость, всегда ли умеют проникнуть в человеческую душу? А проникнув, придя к выводу, что кто-то достоин доверия, всегда ли проявляют эти комиссии принципиальность и настойчивость, отстаивая свой вывод? Ведь даже самые умудренные, доброжелательные и совестливые товарищи, рассматривающие ходатайство, имеют дело только с бумагами, а комиссия — непосредственно с живым человеком, которого (по идее) она знает не один день, который изучен и проверен, как говорится, до косточки, которому она верит, ручается за него.

Осужденного, казалось бы, должна прежде всего пугать строгость режима. А вот Иван страшится не режима, не надзирателей, а тех, кто отбывает наказание вместе с ним.

Он, наверное, «пережимает», рисуя окружающих его заключенных беспощадно черной краской и отказывая им в самых элементарных человеческих чувствах. Ему кажется, что процесс нравственного возрождения, который происходит в нем самом, им недоступен. Но меня это не удивляет: тому, в ком пробудилась совесть, все, в ком она еще не пробудилась, должны казаться чудовищами. И ужас от неволи — тоже, я думаю, естественное состояние для нормального человека.

Все это не значит, что — разложившихся и разлагающих других — опасных преступников-рецидивистов вовсе не существует. Нет, они, к сожалению, есть. Как поступать с ними, как влиять на эту среду, как обществу оградить себя от опасности, которая в ней таится, — вопрос особый. Но то, что люди, в которых произошел перелом, должны быть отторжены от пагубного влияния «волчьей» среды, — это мне кажется бесспорным. Нынешнее исправительно-трудовое законодательство, по-моему, нисколько не препятствует такому отсеву. Напротив, дифференцированный подход к заключенным в зависимости от их социальной опасности, от их поведения, от специфических черт их личности — характерная особенность нашего права. Но отсев этот происходит нечасто и не везде, отчего страдают как раз те, кто подвергся уже доброму воспитательному воздействию.

Одним словом, проблем много, и проблемы эти имеют общественное, а не узковедомственное значение. Ибо каждый, кто временно пребывает за «высоким забором», остается, какое бы зло он в прошлом ни совершил, гражданином своей страны и, значит, клеточкой, хотя и пораженной тяжким недугом, но клеточкой общества. Разве нам безразлично, как ее лечат, эту самую клеточку, и какой она станет, когда из-за «высокого забора» вернется в нашу большую семью.

Ну, а Иван… Горька его участь, счет за совершенное им преступление все еще не оплачен. И морально, и фактически — мукой своей, и прозрением своим — Иван давно его оплатил, но срок есть срок, и он, увы, не окончен.

В последнем письме Ивана Д. есть такие строки:

«Спешу поделиться с вами моей радостью. Меня утвердили инструктором учебного вождения автомашины. Скорость, движение — ведь это иллюзия свободы, какой-то заменитель ее. Может быть, за рулем мне будет казаться, что время летит быстрее. Так легче ждать. А я все жду. И верю, что воля — не за горами, что скоро я буду дома и, став свободным, сумею до конца, по-настоящему искупить свою вину перед людьми».