Аркадий Ваксберг - У крутого обрыва

…Мне доверили самую трудную бригаду. Там собраны постоянные нарушители режима. Некоторые, как и я, пытались бежать, иные — по нескольку раз. Тяжело работать с этими людьми. Одни (этакие ницшеанские «супермены») считают, что им «все дозволено», что, как бы они ни вели себя, хуже не будет. Другие — циники, матерщинники, пройдохи. У третьих — полное равнодушие («все чепуха», «только бы ни с чем не приставали»!). Разномастны мотивы, приведшие их к преступлению, разномастны и те процессы, которые происходят за эти годы в их душах. Но мне ближе всего те, которые ненавидят уголовный мир, любое проявление преступного. Мне кажется, с этой ненависти, с этого активного неприятия всего, что связано с преступлением и неизбежной расплатой за него, с этого органического отвращения от неволи, в которой никто не повинен, кроме тебя самого, — с этого, мне кажется, и начинается нравственное возрождение как залог будущей честной жизни.

Поверьте, нелегко пробудить доброе и порядочное в каждом, кто попадает сюда. Но уж если это не только пробудилось, но и стало твоим вторым «я», то что же еще делать здесь, среди всей этой мрази? Кто выигрывает от этого? И кто проигрывает?

…Моей матери 74 года. Больше у меня никого нет. Я с ужасом думаю: неужели она меня не дождется?»

«…Где-то между строк вашего письма меня кольнуло подозрение в моей неискренности. Точнее, достаточно ли я раскаиваюсь в содеянном? Поймите, это для меня — далекое прошлое, я осудил себя не единожды, а тысячи раз, и не могу больше об этом! Я не просто повзрослел — постарел за прошедшие годы, и выражения «раскаялся», «осознал» уже слишком примитивны, плоски, убоги для мира моих мыслей и чувств. Да не осознал — проклял свое прошлое, все, все, что прямо или косвенно связано с моим преступлением, даже если тому или иному поступку можно было бы найти смягчающие вину мотивы.

…Рабочий день начинается в восемь тридцать. Возьмешь в руки бензомоторную пилу, так до четырех часов и не расстаешься с ней. Вертишь в руках целый день пудовый аппарат, руки становятся жесткими, как тиски, в труде этом нет творческих элементов, лет эстетической удовлетворенности, почему же тогда он мне приятен? Кончу работу, забреду подальше от чужих глаз, упаду в бурьян, гляжу на облака, вдыхаю запах травы, чувствую приятное побаливание мышц… Хорошо!

Почему мне хорошо в эти минуты? Не потому ли, что, трудясь, я перестаю себя ощущать человеком «по ту сторону»? Не потому ли, что работа делает меня причастным к людям, к тем, кто украшает родную землю, способствует прогрессу рода людского?

…«Все побеждает время» — говорили, кажется, римляне. Побеждает? А по-моему, губит, рушит — от передержанных пирогов в печке до переваренной стали в мартене. Столько варюсь я здесь — и во времени, и в напряжении! Боюсь обезуметь от этой перегрузки; сила, зовущая к вольной жизни, способна что-то и надломить, и вдруг надлом станет необратимым? Ведь устает даже металл. Кем окажусь я, выйдя, наконец, измотанным и опустошенным, за ворота колонии? Пациентом поликлиники? «Чокнутым»? Ипохондриком и мизантропом? Не дай бог!..»

«…Сегодня мне 29 лет. Никогда бы в юности не подумал, что встречу этот возраст в здешних условиях. Не режим пугает меня, режим строг, но справедлив, я привык к нему, соблюдаю его неукоснительно. Нет, не режим, а волчья среда, преступная мразь, которая гордится тем, что она мразь, и хочет всех сделать подобными себе.

…Наш начальник отряда, лейтенант Макаров, на редкость умный, понимающий воспитатель, тонкий психолог, ему я обязан тем, что во мне проснулся человек, это он помог мне уверовать в себя, наставил меня, как говорится, на путь истинный. Он видит, как я со стиснутыми зубами — не живу, а отживаю каждый день; видит, насколько я чужд этим волкам; знает, что никогда, ни за что я не буду выть по-волчьему, не приму их «законы» — ни здесь, ни на воле. Лучше погибнуть…

Я уже писал, что мне доверили бригаду, а недавно — и целый отряд, где три бригады: назначили старшим завхозом, это значит, что я непосредственный помощник начальника по всем производственным, дисциплинарным и бытовым вопросам. Стараюсь, чтобы у нас в отряде все было хорошо. Получается ли — судить не мне. Во всяком случае, за последний месяц норму выполнили на 138 процентов. Не скрою, ваши письма «зажгли» меня.

…Смотрел фильм, комедию. Люди смеются, сыплют шутками, куда-то спешат, влюбляются, грустят, танцуют. Неужели и я когда-нибудь опять научусь смеяться?

Помогите мне. Поверьте мне. Никому и ни для чего я здесь больше не нужен. Я нужен там, в потупроволочном мире, где пользу, пусть хоть самую малую, принести все же смогу. Там — не здесь. Пока еще — смогу.

Ну, пожалуйста, помогите. Протяните же руку… Пожалуйста…»

В дополнение к письмам Ивана приведу еще два документа.

«Уважаемая Анна Алексеевна!

Ваш сын Иван Антонович Д. находится в моем отряде… До прошлого года имел ряд взысканий, но с тех пор изменился в лучшую сторону, учится в профессионально-технической школе, Добросовестно выполняет общественные поручения, работает бригадиром, к труду относится положительно.

Пришлось много поработать, Анна Алексеевна, чтобы в Вашем сыне произошли эти перемены. Очень важно, чтобы добытое с таким трудом было поддержано в нем Вашим материнским ласковым словом. Я уверен, что, освободившись, Иван станет достойным гражданином советского общества. Надеюсь, в недалеком будущем он будет на свободе. Поддержите его своим материнским чутьем. Помогите ему поверить в то, что он не один, что есть люди, которые любят его, ждут, беспокоятся за его судьбу.

…За последние два года осужденный Д. Иван Антонович резко изменил свое поведение и отношение к труду в лучшую сторону… Норму вырабатывает на сто и более процентов… Вежлив, в быту ведет себя скромно, уравновешен. Является членом Совета коллектива отряда и принимает активное участие в борьбе с нарушителями режима и трудовой дисциплины. Регулярно посещает общественные мероприятия и проявляет к ним интерес…

К годовщине Октябрьской революции удостоен звания «Передовик труда и примерного поведения».

«Все они хнычут», — небрежно бросил один коллега, когда я прочитал ему письма Ивана Д. Ну, что на это ответишь? Самое легкое — отмахнуться от сложной проблемы и драматичной судьбы. К тому же Иван вовсе не хнычет, он только спрашивает: «Что же дальше?» И я спрошу тоже: действительно — что?

Колония дала ему все, что она в состоянии дать: образование (Иван окончил там среднюю школу, получил хороший аттестат зрелости); профессию (он стал шофером 2-го класса); трудовые навыки (он не мыслит теперь свою жизнь без работы); нравственный фундамент (он прочно усвоил азбуку правосознания, воспитал в себе ненависть к преступлению, ощутил потребность бороться со злом и учить этому других).