Аркадий Ваксберг - У крутого обрыва

Этот очерк был уже набран, когда председательствующий на процессе — член Верховного суда Чувашской АССР Э. И. Львов — огласил приговор. Алексеев и Пустынов приговорены к пятнадцати годам лишения свободы, Садович — к четырнадцати, Трофимов — к восьми. Различные сроки лишения свободы определены и другим «самбистам». Приговор справедливый: на счету у «обслуги» множество эпизодов изнасилования, расхищения денег и прочие преступления.

Ну, а что получили их руководители? Боюсь, многих читателей приговор разочарует. Еремеев оправдан по пяти статьям из шести, которые ему вменялись в вину, и признан виновным только в злоупотреблениях служебным положением, за что осужден на 6 лет лишения свободы. Что до Гущина и Баранова, они отделались всего-навсего годом исправительных работ по месту службы с вычетом 20 процентов из заработка.

Не о мягкости или жесткости меры наказания идет речь — о существе. Если «обслуга» признана виновной в хищении денег путем незаконного получения зарплаты, то может ли быть не признан их соучастником тот, кто эту зарплату выписывал, кто принял их на заведомо фиктивные должности и платил за «туфту»? Достаточно задать лишь один этот вопрос, чтобы, мягко выражаясь, шаткость вынесенного приговора стала для всех очевидной.

Но «чудеса» этим не завершаются. Совершенно фантастическим образом незаконно израсходованные 140 тысяч рублей задним числом приняты на баланс и, таким образом, юридически уже не составляют убытка для государства. Просто-напросто перенесли эту сумму из одной графы в другую, и она чудодейственным образом из убытка превратилась в доход! Даже те 900 рублей (стоимость фондового стройматериала), которые были истоплены в баньке, чтобы пару было побольше, — даже их трест взял на баланс!

Чудеса между тем продолжаются. Уже и очерк был набран, и послесловие к очерку, как позвонили из Чебоксар. Банька-то наша в одну прекрасную ночь внезапно сгорела. Даже обугленных головешек и тех не осталось. Пока суд да дело, трест моментально списал ее с горемычного своего баланса. С той же спешностью, с какой принял ее на баланс, с той и списал. Обошлась она тресту почти в 15 тысяч, а списано — сколько вы думаете? — девяносто шесть рублей. Девяносто шесть! Такова, оказывается, «сметная стоимость дерева», из которого были сложены стены. Строили, значит, мраморные палаты, устилали коврами, стены отделывали под красное дерево, украшали резьбой, а сгорели, выходит, только дрова. Только дрова, и ничего больше.

Будем надеяться, что Прокуратура и Верховный суд РСФСР вернутся к материалам «банного» дела и подвергнут его тщательной, всесторонней проверке.

1976

Этот очерк, напечатанный в «Литературной газете», имел большой резонанс. Первый официальный ответ пришел из Чувашского обкома КПСС. В ответе подробно рассказывалось о том, с какой оперативностью и партийной самокритичностью подверглись проверке и анализу те факты, о которых шла речь в очерке. Меры отнюдь не свелись к одним лишь взысканиям, хотя кое-кому и пришлось расстаться с партийными билетами и с «креслами», занятыми явно не по «чину». Помещения, незаконно присвоенные себе любителями «сладкой жизни», были переданы рабочим и служащим стройтреста — там разместился дом отдыха. Благоустроенные помещения были построены и для участников студенческих строительных отрядов.

«Горкомом КПСС, — говорилось в официальном ответе, — определены конкретные задачи партийных организаций, руководства стройтреста № 5, Чебоксарского завода промтракторов по устранению недостатков, усилению организаторской и воспитательной работы в коллективах, улучшению подбора и воспитания кадров, повышению их ответственности за соблюдение партийной и государственной дисциплины».

О серьезных организационных и административных выводах, сделанных в связи с публикацией очерка, сообщили редакции также Министерство тракторного и сельскохозяйственного машиностроения СССР, Министерство строительства СССР и Спорткомитет РСФСР.

Прокуратура РСФСР провела тщательную проверку на месте, а затем обсудила очерк на заседании коллегии. Виновные в нарушении законности работники органов внутренних дел и прокуратуры понесли строгие наказания. Ничем не оправданный либеральный приговор в отношении Гущина, Еремеева и Баранова по протесту заместителя прокурора РСФСР был отменен Верховным судом республики.

Новое следствие вскрыло целый ряд их преступных действий, остававшихся раньше в тени. Оказалось, что сумма ущерба, причиненного «банщиками» государству, намного превышала ту, которую я привел в своем очерке. Преступники осуждены на длительные сроки лишения свободы. Наказаны и виновники пожара, так «удачно» уничтожившего главное «вещественное доказательство» преступления.

Но огромная почта, которую вызвал очерк, содержала, конечно, не только официальные ответы. Читатели не ограничились одним лишь осуждением безнравственного и преступного поведения «героев» — они ставили вопрос шире. Мне особенно дорого письмо потомственного уральского рабочего Сергея Макашихина, где есть такие строки:

«Принципиальное и бескомпромиссное разоблачение уродливых, в корне несовместимых с нормами нашей жизни, явлений, о которых повествует очерк «Баня», свидетельствует о здоровье, силе и нравственной чистоте советского общества… Пусть знает каждый, кто мечтает жить не по заповедям морального кодекса строителя коммунизма, кто рассчитывает словчить и стать «над законом»: не выйдет!.. Публично осуждая, без оглядки на лица, любого, кто расхищает народное добро и противопоставляет себя обществу, мы становимся не слабее, а сильнее, ибо демонстрируем реальную действенность наших юридических и нравственных норм…»

Исповедь — жанр редкий и трудный.

Редкий — ибо не каждый отважится бесстрашно обнажить свою душу и, ничего не утаивая, поведать о вещах, которыми обычно не хвастаются, а если все же и говорят, то срезая, насколько возможно, острые, колющиеся углы.

Трудный — потому что он требует искренности, прямоты и безжалостного суда над собою самим.

Когда почта принесла мне первое письмо Ивана Д., оно, вопреки опасениям автора, не только не затерялось, но, напротив, сразу же обратило на себя внимание неподдельной откровенностью. Доверием, с которым он рассказывал о себе незнакомому человеку. И еще — той болью, что взывает не к милости, не к состраданию, а к разуму и доброте.

Подобные письма приходят нечасто. Люди, оказавшиеся в положении, похожем на то, в котором находился Иван Д., обычно склонны жаловаться на проявленную к ним несправедливость, на попрание истины, на те или иные ошибки следствия и суда, на чрезмерную суровость наказания, определенного за их поступки.