Аркадий Ваксберг - У крутого обрыва

Денискина только что выпустили из тюрьмы. Он сидел за хулиганство.

Когда несколько месяцев назад его наконец осудили, десятки людей вздохнули свободно. Но вскоре неунывающий Денискин появился снова; его освободили досрочно и даже выдали бумажку: две размашистые подписи и печать официально подтверждали, что Денискин раскаялся и исправился.

Это был упитанный коренастый парень лет двадцати с насмешливыми, презрительно сощуренными глазами и вечно двигающейся перекошенной челюстью. Казалось, он все время что-то жует и никак не может дожевать. Был он большим любителем говорить загадками, что создало ему среди ребят славу таинственного и опытного человека. Тюремный стаж мало изменил его — только взгляд стал жестоким.

Сергей боялся Денискина. Он и себе-то не мог объяснить толком, почему боялся, но это было именно так. Встреча с Денискиным напугала его.

— Кого я вижу! Сергей! Заходи — гостем будешь, — насмешливо протянул Денискин, едва Сережка вошел в подъезд. — Смотри как вымахнул… Прямо Тарзаном стал… — Он ощупывал Сережку глазами, точно приценивался, и рот его кривился в прыгающей улыбке. — А забывать старых друзей нехорошо, брат, нехорошо.

Нет, они с Сережкой никогда не были друзьями. Но на всякий случай Сережка ответил:

— С чего это ты взял? Я и не забывал.

— Тама! — обрадованно воскликнул Денискин. — Стало быть, с тебя пол-литра.

Ребята засмеялись, а незнакомый парень даже захрюкал от радости, и кусочек светящейся сигареты запрыгал у него в зубах.

— Ладно, не плачь. Это мы просто под мышкой щекочем, — мирно сказал Денискин и добавил, обращаясь к ребятам: — А ну, цыц, вы, сеньоры!

Он не повысил голоса, даже не повернул головы, но смех сразу же смолк. Ребята с интересом наблюдали, как Петр Денискин потешается над Сережкой. Заливин влюбленными глазами смотрел на своего кумира и всем своим видом показывал, что после Денискина он второй.

Борис старался не смотреть на Сережку: ему было не по себе.

— Да ты не бойся, — продолжал Денискин, видя, что Сережка не решается подойти. — Здесь все свои. Вот Каланча, видишь? Свой… Теперь гляди — Заливала. Обратно свой. А это… — Денискин ткнул пальцем в незнакомого. — Это мой братеник, будьте знакомы.

— Братеник? — удивленно переспросил Сергей.

Он знал всех братьев Петра — семья Денискиных жила по соседству, но этого парня он видел впервые.

«Братенику» опять стало смешно, и он захрюкал.

Денискин небрежно взял его левую руку и поднес к глазам Сергея. Бледным синим пунктиром на тыльной стороне ладони была изображена решетка, а рядом с ней — кинжал, вокруг которого вилась змея. Потом Денискин показал свою левую руку: на ней тоже была решетка и змея.

— Понял? — Денискин заглянул Сережке в глаза.

Сережка кивнул головой, хотя он ничего не понял.

«Братеник» выплюнул сигарету и сосредоточенно заковырял спичкой в зубах.

Набравшись храбрости, Сережка спросил Денискина:

— Будешь на работу поступать или пойдешь учиться?

— Учиться? Хм… Оно бы, конечно, неплохо. Только я, брат, уже ученый. Все науки прошел… Хватит. Теперь мы работать будем. Верно я говорю, Пузан, — поработаем?

«Братеник», захлебываясь от смеха, пробормотал:

— Поработаем… На Доску почета запишемся…

Сережка не понял: всерьез они или шутят.

Наверху открылась дверь, раздались шаги. Ребята разом затихли.

— Сергей, ты, что ли? — свесившись через перила и вглядываясь в полумрак, спросила Юлька.

— Ну, я, — недовольно ответил Сережка.

— Хватит шататься, иди помогать. Давай быстро!..

— Это сестра его, — шепнул Борька, — такая зануда…

Сережка быстро зашагал по ступенькам, вобрав голову в плечи и не оглядываясь.

— Беги, беги! — крикнул вдогонку Денискин. — Сейчас тебя сестричка на горшочек посадит…

Громкий хохот покрыл его слова.

«Они тоже считают меня маленьким, — зло думал Сережка, едва сдерживая подступающие к горлу слезы. — И смеются. Все смеются… А все мать: того нельзя, этого… Ну, хорошо, пусть ростом маленький, но разве в росте дело? Все ребята гуляют, а я — сиди дома. Теперь скажут: маменькин сыночек».

Эта мысль томила его все время, пока он помогал матери и сестре расставлять сдвинутую при уборке мебель.

Не было еще и девяти часов, а уже пришел дядя Паша — двоюродный брат отца, со своей новой женой, совсем молоденькой девчонкой, годившейся ему в дочери. Рядом с ней дядя Паша всегда старался казаться юным бодрячком, суетился, шумел и без умолку тараторил.

Вот и сейчас, он ни с того ни с сего начал заигрывать с Сережкой: «А ну, племяшок, поборемся!» И они стали бороться, свалились на диван, потом на пол. Когда дяде Паше это надоело, он засуетился вокруг стола, заглядывая в каждую вазочку, в каждый графинчик.

— А водочки-то маловато! — заметил он и молодцевато подмигнул жене, хотя на всех семейных торжествах вторую рюмку он обычно выпивал, морщась и кряхтя. — Ну-ка, Сережка, сгоняй за горючим.

— Ладно уж тебе, — покровительственно сказала жена дяди Паши. — Тоже мне пивец! Не знаешь, что ли, не продадут ему водку.

— Спасибо за разъяснение, — ответил дядя Паша. — Насколько мне известно, еще не было случая, чтобы за деньги чего-нибудь не продавали. Хоть детям, хоть не детям. Закон — это одно, цыпочка, а жизнь — другое. — Дядя Паша понизил голос и осторожно покосился на дверь: ни матери, ни сестры в комнате не было. — А ну-ка, Сережка, получай новогодний подарок.

Хрустящая пятерка появилась в его руке.

— Смотай за поллитром! А сдача твоя…

Зажав деньги в кулаке, Сережка бегом спустился по лестнице — он был рад, что вырвался на улицу.

Внизу, на том же месте, что и два часа назад, о чем-то шептались, попыхивая огрызками сигарет, Денискин и его компания.

— Куда собрался? — небрежно спросил Денискин.

— Да вот… — Сережка вытащил новенькую пятерку. — Дядька в магазин послал.

— Да-а… интересное кино! — процедил Денискин. — Все детки будут встречать Новый год, а нам с тобой, Пузан, кровью заработавшим хорошую жизнь, придется глотать кислород. И это называется справедливостью!.. — Он неопределенно повел рукой. — На одном конце деньги, на другом — нищета. Так нас учит Гоголь. Или Гегель, точно не помню. И главное — деньги попадают в руки детей, и они их тратят — подумать только — на молочко!

— Ну да! — обиделся Сережка. — На молочко… Что я, вина не пью, что ли?

— Факт — не пьешь, — вставил Борис — Я-то знаю.

— Нет, пью! — тихо сказал Сережка.

— Говорят, трус ты большой, — ухмыльнулся Денискин. Он пожевал губами, сплюнул и добавил: — А трусы все непьющие, это уж точно.

— Я трус? — воскликнул Сережка, и горло его перехватило от жгучей обиды. — Это я трус? Да я, если ты хочешь знать, пол-литра могу сразу выпить!..