Аркадий Ваксберг - У крутого обрыва

Они долго еще говорили — об Антоне, о ребятах с их курса, перебирали в памяти все, что могло пролить свет на историю поистине темную. Но и этот разговор следствию ничего не дал.

— А вдруг его убил какой-нибудь хулиган! — сказала Лида. — Начал приставать, вы ведь знаете, что в нашем городе это не редкость, а Антон не такой человек, чтобы пройти мимо. Хулиганы этого не любят. Вот и убили… Могло так быть? По-моему, вполне.

Опросили всю улицу и даже соседние переулки. Но никто не слышал ни крика, ни ругани, ни просто громкого разговора. Никто! А кругом жили люди, много людей…

Убийцу не нашли, но дело не закрыли. Рано было закрывать. И стыдно. Весь город был взбудоражен этим убийством, о нем говорили повсюду, писали в местной газете. А следствие оказалось бессильным.

Так бывает. Очень редко, но бывает. Беда, если в угоду ложно понятому престижу какой-нибудь недобросовестный «пинкертон» наспех находит «преступника» и делает его козлом отпущения за свою неудачу. Древние юристы были безжалостны к своим коллегам, злоупотреблявшим властью: они предлагали казнить их публично на площадях. Воинствующий максимализм, который, право, не кажется чрезмерным!

Юристам, расследовавшим дело об убийстве Гусарова, такая казнь не грозила. Приложив все старания, сделав все, что было в их силах, эти люди хоть и упустили преступника, но не запятнали свою честь.

Шло время, Лида Ветрова вышла замуж за студента-медика Виталия Большакова и уехала с ним к его родным. Брак казался слишком внезапным, но вовсе не странным. О Виталии шла добрая слава. Это был парень умный и серьезный, его студенческие работы с уважением отмечали профессора. Женская половина городского студенчества находила его к тому же и отменно красивым. Завоевать внимание Виталия было мечтой не одной девчонки. Но никому до сих пор это не удавалось.

Наступил сентябрь, все вернулись после каникул, все, кроме Виталия и Лиды. Потом пришло письмо. Лида писала, что ждет ребенка и что решила год пропустить, а там видно будет: наверное, перейдет на заочное. Про Виталия в письме не было ни слова.

Постепенно о них забыли. Забыли и об Антоне: жизнь есть жизнь…

И только в прокуратуре ни о чем не забыли. Перевязанные веревкой, три пухлых тома лежали в архивном шкафу, но пылью они не покрылись, потому что время от времени их возвращали на следовательский стол.

Случалось ли где-то убийство или грабеж, появлялась ли бандитская шайка — всюду искали ниточку, которая могла бы привести к этому злополучному делу. Искали, но не находили. Бесследно исчез и перстень. Где только не пытались найти его: у ювелиров и спекулянтов, на толкучках и даже в пивных. Тщетно! Скорее всего убийца, убедившись в своей ошибке, просто выбросил эту медяшку…

Много лет спустя, уже перед самой войной, следствие возобновилось. Арестовали одного грабителя, и он в порыве раскаяния признался, что на душе его есть еще один грех: давным-давно оглушил он зимним вечером какого-то мужчину, чтобы ограбить, но, заслышав шаги, бросился бежать. Сразу вспомнили об Антоне, проверяли эту версию дотошно и долго — и напрасно! Оказалось, что речь идет совсем о другом случае, про который даже никто не знал, потому что потерпевший легко оправился от удара и в милицию не обратился.

Потом, то ли в сорок седьмом году, то ли в сорок восьмом, пришел сигнал из одной колонии: рецидивист с солидным стажем похвалялся своим умением выходить сухим из воды. Среди его «побед» было убийство, совершенное примерно в то время, когда погиб Гусаров. Рецидивиста этапировали, снова подняли все дело, и опять впустую: похоже было, что преступник просто морочил голову следствию, чтобы немного скрасить однообразие тюремной жизни.

Казалось, справедливость никогда не восторжествует…

…Человека, который сидит передо мной, нельзя назвать стариком. Не только потому, что ему еще нет шестидесяти. В его облике вообще нет ничего старческого. Он даже элегантен, тщательно выглаженный костюм спортивного покроя хорошо сочетается с модной стрижкой густых серебристых волос, ухоженные руки поглаживают только что купленный альбом цветных репродукций — он лежит, дрожа, у него на коленях, и мне все время кажется, что вот-вот шлепнется на пол…

Но удивительно пустой, ничего не выражающий взгляд у этого человека. И такой ровный, такой бесцветный голос, хотя рассказывает он историю поистине страшную.

Его зовут Виталий Романович Большаков, он врач, хирург, интересуется литературой, музыкой, искусством. Обожает Стендаля. Его суждения не банальны, за ними видна не нахватанность, а мысль.

Он приехал поговорить, посоветоваться. Отвести душу. И ему не до Стендаля, хотя по дороге ко мне редкий альбом он все же купил.

…Антон упал, даже не вскрикнув, сразу, после первого же удара.

— Странно, — говорит Большаков, — меня всегда считали тщедушным. Я и сам так думал. А оказалось, что в определенные моменты рука обретает силу…

И я смотрю на его руки, ухоженные, тонкие, и стараюсь представить себе тот «определенный момент», когда они обрели силу, чтобы убить человека. Не врага — товарища. Пусть счастливого соперника, но все же товарища и даже друга.

Любовь слепа? Да, пожалуй. Неразделенная, она еще и зорка. Она видит то, что не заметно равнодушному взгляду. Ибо смотрит иначе — напряженно и ревниво. Для всех Лида и Антон были просто приятелями. Для Виталия — влюбленными. Он заметил это. Как? Кто знает… Заметил, и все. И понял, что это — всерьез. Он следил за каждым их шагом, ничем не выдавая себя. Зачем? Ясно — зачем: он очень любил Лиду. Больше жизни. Так он и сказал: больше жизни. Своей и чужой…

Его считали застенчивым. А он был просто скрытным. Никто не знал, как он страдает. Он научился прятать свои чувства за дежурной улыбкой, за молчанием, за упорством, с каким одолевал пугающие своей толщиной научные труды.

Что было ему делать? Уехать — и постараться все забыть? Или «выяснить отношения» — в надежде, что его «неземная» любовь не останется без ответа? Трудно сказать, как он поступил бы, если бы не слишком преуспел в своей слежке: оказалось, что Лида под секретом дважды посетила врача.

Поликлиника была учебной базой того института, где учился Виталий. Узнать секрет не составило труда.

Итак, скоро будет ребенок. Обычно, когда врач сообщал эту новость незамужней девчонке, были слезы, испуг. Но Лида обрадовалась: через месяц или два — свадьба, так она сказала врачу.

Вот тогда и созрело решение. Оно казалось безумным, Виталий сам не верил, что исполнит его. «Убить, убить», — твердил он себе, но думалось, что это только слова — от бессилия и отчаяния, Так думалось. А делалось другое: вечерами уходил он «на работу» — изучал путь Антона от читальни домой, присматривался, где меньше пешеходов, где раньше гаснут окна в домах. И еще — заранее украл из «дежурки» тяжелую мраморную пепельницу, припрятав ее до поры до времени между двумя тюфяками.