Аркадий Ваксберг - У крутого обрыва

Чтоб лились человечески… Вот, собственно, тот критерий, который позволяет, безошибочно отличить «хорошую» ревность от «плохой», ту ревность, что входит в нравственный капитал современного человека, от ревности, составляющей его ядовитый балласт. Если в отместку за свои слезы я заставляю страдать любимого человека, значит, льются они не человечески. Таков ответ автору письма, с которого начался этот очерк.

…Ну, а что же стало с Агеевым? Сначала приговор был не в меру суровым, потом, после долгих хлопот, его значительно смягчили, отпустили Агеева, поверили, что получил он искупительный урок на всю жизнь. Года два или три назад он был у меня — проездом из города, где поселился, на юг, в отпуск. Вместе с ним пришла славная сероглазая девчушка, суетившаяся вокруг него слишком уж неуклюже, а он подчинялся этой неумелой заботе снисходительно и покорно. С усталым безразличием, как мне показалось.

Мы проговорили не один час — все больше о том, как разыскать ему Аллу: она снова скрылась, забрав Володьку, и Агеев не мог, не хотел поверить, что сын вырастет без него.

Прощаясь, он обещал писать, но так и не написал, и с тех пор я о нем ничего не знаю.

1969

Попробуйте представить себе такую картину. Утром вы приходите на работу, и вас ждет новость: накануне привлекли к уголовной ответственности товарища по работе, с которым вы прослужили вместе не одни год. Вы еще не знаете, в чем дело, и тем более не знаете, насколько обоснованно предъявленное ему обвинение, но первую, самую непосредственную вашу реакцию нетрудно предвидеть. «Не может быть!» — воскликнете вы, и этот чисто эмоциональный, но вполне естественный человеческий отклик на не укладывающуюся в сознании весть надолго, нередко слишком надолго, определит ваше отношение к случившемуся.

Как же так, ведь это был кроткий, милый, душевный человек!.. Очень вежливый. Очень тактичный. Вся его жизнь проходила на ваших глазах…

Вся ли? А может быть, за благополучным фасадом скрывалось нечто другое? Может быть, параллельно существовали две жизни, может быть, вы просто не были в состоянии разглядеть личность во всех ее измерениях?

…Передо мной — письмо. Подлинник его адресован прокурору республики. Копия пришла в «Литературную газету». Письмо подписали два крупных ученых.

Повод, по которому они на этот раз взялись за перо, далек от науки: их коллега, доцент, осужден, и они — я цитирую уважаемых профессоров — не могут «представить себе его в роли преступника».

«Мы были связаны с осужденным, — говорится в письме, — пятнадцатью годами совместной научно-исследовательской работы. Как ученый он отличался исключительным трудолюбием, принципиальностью и честностью. Несмотря на то что он начал заниматься научной работой в 38 лет, он опубликовал 23 статьи, содержащие важные результаты, и представил к защите докторскую диссертацию. При этом следует отметить, что свои работы он никогда не спешил публиковать, долго вынашивал, детально сравнивал их с работами других авторов. Мы никогда не наблюдали у него каких-либо признаков карьеризма, он производил на нас впечатление очень деликатного и мягкосердечного товарища».

Двадцатитомное дело, по которому осужден доцент, рисует несколько иной образ этого же самого человека.

На протяжении долгого времени жена доцента и ее знакомые «подбирали» абитуриентов, не рассчитывавших попасть в вуз честным путем, и студентов, предпочитавших «сдавать» экзамены, не покидая своих квартир. Доцент охотно шел им навстречу. Конечно, не даром.

Человек, представленный двумя профессорами как «деликатный и добросердечный», совершил тяжкое преступление, опозорив свои седины.

Впрочем, слова «деликатный и добросердечный» я напрасно поставил в кавычки. Легче всего обыграть контраст между ликом иконописным и ликом преступным. Контраст есть, но не потому, что преступник пытался за маской добросердечности скрыть свою порочную сущность. А потому, что оба эти лика, как ни странно, довольно точны.

Да, наука была его жизнью, его любовью, его страстью. Исследовательская работа доставляла ему наслаждение и придавала высший смысл тем многочисленным обязанностям, которые он нес. Даже сейчас, в колонии, в условиях, не слишком способствующих исследовательской работе, он продолжает, насколько возможно, недовершенный труд, благо теоретическая математика не требует лабораторий и специальной аппаратуры.

В математике он был щепетилен и честен. Он не приписывал себе чужих трудов, не старался запрещенным приемом обойти «конкурента», не рвался к теплым местечкам. Он был безупречно корректен с коллегами и друзьями, внимателен и доброжелателен к людям, и он с полным основанием заслужил ту репутацию скромного, трудолюбивого, талантливого человека, которая за ним утвердилась.

Но рядом шла его вторая жизнь, которую он, собственно, и не считал жизнью, а всего лишь досадной необходимостью. Каждый день с высот науки приходилось спускаться в теснину бытия, ибо, кроме красоты математических формул, существует и проза житейской повседневности. Та самая проза, для которой нужен «презренный металл». Правда, доцентская ставка вполне позволяла жить безбедно, но лишний рубль в кармане, как известно, никогда никому не мешал.

Деньги сами шли в руки, для этого не требовалось никаких усилий. И это снимало заботу о быте. Можно было не думать о «презренном металле» и целиком посвятить себя науке. Так что — о чудо логики, усмиряющей совесть! — поборы за фиктивный зачет или за подмену экзаменационной работы неожиданно обретали чуть ли не общественно полезный смысл: математика обогащалась новыми исследованиями, а неспособные студенты все равно проваливались на каком-то другом экзамене, потому что все экзамены сдать за деньги нельзя.

Таким был в самом общем его выражении ход мышления доцента, и он, этот «ход», ничуть не мешал доценту по-прежнему ревностно служить науке, оставаться мягким и добросердечным. Профессора, высоко аттестующие его, не грешат против истины. Просто им трудно поверить, что столь различные, столь несовместимые, казалось бы, свойства и качества могут уживаться в одном человеке.

Профессора в конце концов имеют право в это не верить, этого не знать, ибо они — профессора математики, человековедение не их профессия. Суд такого права не имеет. Потому что закон обязывает его, вынося приговор, учитывать «личность виновного».

Личность… Короткое слово, за которым скрывается так много: духовный мир, воспитание, культура, темперамент, характер… Неповторимая сумма признаков, определяющих индивидуальность. Бесконечность, познание которой составляло веками предмет исследования философов, психологов, педагогов, писателей, юристов.