Аркадий Ваксберг - У крутого обрыва

Авторы того же исследования провели анализ характеристик, которые суд «учитывал» при избрании меры наказания как «данные о личности». Вот их вывод: «в характеристиках чаще встречаются общие оценки… чем указания на конкретные факты и свойства личности». Исследователи не добавили, что эти «общие оценки» сплошь и рядом субъективны, произвольны, поверхностны, что они отнюдь не зеркало личности, а сугубо формальная, штампованная отписка.

Хочется напомнить о предложении, которое высказывалось неоднократно, в том числе и автором этих строк: суд нуждается в помощи психолога, которого надо бы видеть участником процесса гораздо чаще, чем это бывает. Ведь когда речь идет о человеке и его судьбе, всякая приблизительность недопустима.

Мысль эта все больше пробивает себе дорогу — ее поддерживают уже не только видные ученые-правоведы, но и судьи самого высшего «ранга». На одном из недавних пленумов Верховного суда СССР, обсуждавшем вопросы судебной практики но делам несовершеннолетних, председатель Верховного суда Литвы А. Л. Ликас говорил о том, как порой не хватает в процессе психолога, который помог бы суду правильно разобраться в личности подростка, в сложностях его взаимоотношений со сверстниками, с родителями, со всеми, кто так или иначе влиял на его волю, формировал его нравственные качества, его духовный мир. С грустной иронией оратор заметил, что специалистов по психологии животных у нас оказалось больше, чем специалистов по психологии трудных подростков…

А ведь суду консультант-психолог нужен не только тогда, когда на скамье подсудимых — подросток: правильно и глубоко постигнуть личность подсудимого суд должен всегда. По любому делу.

Очень может быть, что участие психолога в процессе — не единственный выход и даже просто не выход. Но, как бы там ни было, критерии постижения личности применительно к задачам суда должны быть найдены и внедрены в повседневную практику. Иначе требование закона — выносить приговор с учетом личности подсудимого — останется невыполненным, а неизменно присутствующая в приговоре фраза: «принимая во внимание личность…» окажется формальной отпиской.

1973

Я возвращался из командировки — из очень маленького северного городка, где единственный дальний поезд задерживается всего на одну минуту. До его прихода оставалось еще полчаса. Несколько пассажиров, посмеиваясь, толпились возле красочно оформленного стенда — традиционного «Окна сатиры», бичующего местные пороки. Наверно, ему стоило висеть не на вокзале, а на площади, на улице или в клубе, но кто не знает, что в маленьком городе именно вокзал — излюбленное место встречи, где обмениваются новостями, показывают себя и разглядывают других?..

Без особого любопытства — просто чтобы убить время — я протиснулся к витрине. Так и есть — издавна примелькавшиеся сюжеты! Подобранный на улице алкоголик… Автобусный «заяц-рецидивист»… Алиментщик, сбежавший от малолетних детей… Девица не слишком твердого поведения — остроумный редактор обнародовал не только ее портрет, но и точный адрес…

И вдруг — подпись под шаржем, несколько неожиданная для этой сомнительной галереи:

«Осторожно — сутяга! Непризнанный «гений» Иван Николаевич Д. мешает работе коллектива».

Художник не был горазд на выдумку: тщедушный длинноволосый старик стучался на его рисунке десятью руками в десять дверей, занудно крича: «Я — гений! Я — гений!..» Как попал сюда, в «Окно сатиры», этот взбалмошный старик? Чего добивается он? На что претендует? Я попробовал домыслить то, что было скрыто за шаржем, — дофантазировать, дорисовать. Но тщетно. И тогда, за десять минут до прихода поезда, к восторгу ожидавших чуда у кассы, сдал свой билет…

Иван Николаевич Д. был когда-то учителем, преподавал ботанику и зоологию, потом заболел, перенес тяжелую операцию легкого и к работе уже не вернулся: запретили врачи. На старости лет он женился, переехал к жене в этот тихий городок, предался покою, но «старику» едва перевалило за пятьдесят, и нерастраченная энергия требовала выхода.

Тогда он взялся за перо. Нет, лавры графомана вовсе его не прельщали. Он не собирался сочинять стихи, романы или многоактные пьесы. Он писал о том, что знал, и в жанре, который был ему близок. Газеты и журналы опубликовали несколько его статей — размышления учителя о методике преподавания биологических дисциплин. Такого преподавания, при котором элемент познавательный органически сочетался бы с «элементом» нравственным. Учитель размышлял о том, как ненавязчиво, оставаясь в рамках программного материала, привить детям любовь к природе, воспитать наблюдательность, научить их понимать «меньших братьев», восхищаться эстетикой всего живого.

Это было не бог весть какое открытие, попытки такого рода делались многократно, методисты накопили достаточный опыт, но в статьях Ивана Николаевича привлекали оригинальные незаемные мысли, понимание детской психологии, а главное — искренность, увлеченность, полемический задор, который всегда по-новому высвечивает давно известные вещи.

Он не был особенно плодовит — за несколько лет опубликовал всего пять или шесть статей, но работал каждый день с упорством ученого, нашедшего себя в деле важном и нужном, которое придало смысл и содержание всей его жизни. Он внимательно следил за литературой по теме, которая его волновала, и однажды наткнулся на изданную в областном центре популярную брошюру, где обнаружил четыре страницы, весьма хитроумно списанные с его статей.

Он стал сличать тексты и увидел, что автор брошюры не перенес в свой труд дословно ни одной его фразы, зато все мысли и наблюдения, которыми Иван Николаевич так гордился, которые выстрадал, дал им жизнь, были выданы автором за собственные. Слова, конечно, были другие — богатый русский язык, как известно, щедр на синонимы, — но мысли те же, и от этой беззастенчивой кражи сжималось сердце…

Иван Николаевич написал плагиатору вежливое письмо — вежливое по форме, но гневное по существу. А в ответ получил письмо оскорбительное и по существу, и по форме. Тогда он, не долго думая, обратился в суд.

Завели два дела, и, как ни были они связаны друг с другом, объединить их в одно по закону не полагалось: дело о плагиате и дело об оскорблении. Дела эти, скажем прямо, суду совсем не подарок. Разбирать их — одно мучение. Копаться в деталях, в штришках и нюансах — для обиженного в них-то весь смысл, вся боль, а для обидчика они пустяк, не стоящий внимания, капризы и дрязги, возведенные в «прынцып».