Аркадий Ваксберг - У крутого обрыва

Все то, что для обиженного его честь, достоинство, кропотливый труд, бессонные ночи, обидчик обозвал уязвленной гордостью, непомерным самолюбием, манией величия и даже заумным бредом.

Плагиатор не был простофилей, он заранее все предусмотрел и теперь выкладывал козыри с хваткой ловкого стряпчего: статьи Ивана Николаевича были им перечислены в списке использованной литературы, и это вроде освобождало его от необходимости дать сноску на соответствующей странице. Истцу радоваться бы, что он красуется рядом с именами Дарвина, Павлова и Кювье, но ему и этого мало — требует, чтоб его помянули особо, словно он и есть главный биолог всех времен…

Такой предстала позиция истца в трактовке ответчика, и, надо сказать, его ирония имела успех. Тем более что, несогласный с заключением экспертизы, поддерживавшей на первых порах плагиатора, Иван Николаевич отправил несколько жалоб, а жалобы сошлись в одном месте, образовав не то чтобы очень пухлый, но все же солидный том, приобщенный к судебному делу. Такая назойливость всегда производит не лучшее впечатление…

Редактор «Окна сатиры» — очеркист городской газеты — оказался славным пареньком с голубым ромбиком в петлице; совсем недавно он окончил университет, добровольно уехал работать в «глубинку», к делу относится с огоньком — это он сам мне сказал: «С огоньком, а как же иначе?!» И правда, иначе нельзя, но почему сатирический «огонек» должен обжечь человека, который виновен лишь в том, что с достоинством относится к своему труду?

— Разве сутяга не типаж, достойный осмеяния? — саркастически отпарировал паренек, нервно кусая тонкие губы. И наставительно добавил: — Такие, как Д., отвлекая суд вздорными домогательствами, мешают ему в борьбе с истинным злом.

Кто пустил его в ход — брезгливое и липкое словечко «сутяга»? Может быть, оно вошло в привычный словарь с легкой руки фельетонистов, усмотревших нравственный изъян в попытке решать любые споры непременно в народном суде? Мания сутяжничества конечно же существует, порой она обретает черты почти патологического зуда, когда в разбирательство надуманного конфликта вовлекается множество учреждений. Лишенный всякого принципа пустяк обрастает многотомной перепиской, а ничтожность предмета, о котором ведется спор, обнажается тем резче, чем крикливее и высокопарнее демагогия жалобщика.

Все это так, но не слишком ли широкое толкование даем мы подчас понятиям, вошедшим в разговорную речь? Ну, как назовешь Ивана Николаевича сквалыгой и сутягой, если в итоге оказалось, что он полностью прав? Закон дал широкую возможность каждому защитить свою честь, так что тем, кто несправедливо обидел ни в чем не повинного человека, придется перед ним извиниться. Меня тревожит другое: как могло прийти в голову бросить тень на человека только за то, что он законными средствами, в советском суде, отстаивал свое право? Ведь по логике тех, кто за это его упрекал, Д. заведомо был неправ. Но разве кто-нибудь, кроме суда, мог решить, прав он или нет? Разве кому-либо дано право подменять собой суд? И что порочного в том, что две равноправные стороны, отстаивая каждая свои доводы, предстали перед судом, чтобы тот непредвзято их рассудил?

— Я не уверен, что вы правы, — деликатно заметил редактор сатирического «окна». Диалог с ним, явно бессмысленный практически, обещал быть интересным с позиции принципиальной. — Разве суды существуют для того, чтобы заниматься пустяковыми дрязгами? Знаете, какой вред приносят все эти «правдоискатели»? Они заставляют целые учреждения заниматься проверкой, а потом выясняется, что вся их «правда» — сплошная ложь.

Мне захотелось спустить его с высот теории на грешную землю.

— Что, однако, вы предлагаете не вообще «правдоискателю», а учителю Д., которого ославили на весь город?

— И поделом! Не потакать же высокомерной амбиции. Его требование, если хотите, просто нескромно.

Вот так номер — нескромно!.. Что такого он требует? Чтоб вернули ему то, что ему же принадлежит. Не вещь — идею. Духовную ценность. А если бы даже и материальную? Свою же ведь, не чужую… Как ни мала эта ценность, она — его, кровная, им выношенная и рожденная!

Правовая сторона конфликта неотторжима от нравственной. Закон не только предоставил возможность каждому отстаивать в суде неприкосновенность своего произведения, но и предусмотрел уголовную ответственность за «присвоение авторства», не сделав никаких оговорок насчет того, когда защита авторской чести почтенна, а когда — «нескромна». Каким же образом человек, осуществляющий свое законное право, может оказаться сутягой? Защищая то, что закон признал подлежащим защите, он не только отстаивает свой собственный, но и общественный интерес. Ибо права, которые наш закон гарантировал гражданину, — столь же высокая социальная ценность, как и обязанности, которые на гражданина возложены. В защите их, как и в строжайшем контроле за исполнением обязанностей, заинтересовано все общество. Недаром же одну из важнейших задач правового воспитания В. И. Ленин видел в том, чтобы каждый научился «воевать за свое право по всем правилам законной в РСФСР войны за права».

Не знаю, размышлял ли над этим мой собеседник, — в утешение ему замечу, что он, оказывается, не одинок.

В приморском курортном городе, где впору отвлечься от деловых забот, случай свел меня с местным судьей. «Приходите завтра в суд, — сказал он, — не пожалеете». — «А что за дело?» — полюбопытствовал я. «Один сквалыга затеял тяжбу из-за каких-то ста рублей. Второй год мучаемся, а ради чего?!»

Дела такого рода слушать не интересно, а уж писать о них — тем более: ни загадочной интриги, ни головоломных сюжетов, ни подробностей, от которых захватывает дух. Может быть, поэтому так редко заглядывают в дела гражданские — в то, что принято называть имущественными спорами, в распри вокруг бабушкиного салопа, в священные бои за покосившийся чулан. Между тем именно тут разыгрываются порой шекспировские страсти, обнажаются сложнейшие нравственные конфликты, ждущие своего осмысления.

Пенсионер Власов задолжал горкомхозу квартирную плату: терраску, примыкавшую к комнате, в которой он жил, какая-то комиссия признала жилым помещением, потом про это забыли, квартплату не взыскивали, хотя решение комиссии никто не отменял. И когда ревизия обнаружила «неувязку», долг вместе с пеней составил изрядную сумму — 106 рублей 12 копеек.

Долг свой Власов вернуть отказался: он был убежден, что холодная терраса — помещение нежилое, за которое платить не полагается. А горкомхоз придерживался мнения диаметрально иного, за ним стояло решение официальной инстанции, и он поступил так, как ему позволял закон: взыскал с Власова долг через нотариуса, которому предоставлено право в подобных случаях учинить так называемую «исполнительную надпись». Тогда Власов обратился в суд…