Имре Кертес - По следам преступления

Известный историк права, профессор Экхардт описывает характерный случай.

В 1629 году Андраш Сабо обвинил свою жену Каталин в нарушении супружеской верности и просил о наказании жены и разрушившего брак мужчины. Обвиненная женщина отрицала свою вину и „давала голову на отсечение”; суд вынес решение о принесении ею и еще 19 лицами присяги на 15-й день. Женщина содержалась под стражей, и поэтому искать свидетелей нужно было другим. Ее муж, однако, ходил из села в село и старался отговорить людей, да так успешно, что в установленный срок Каталин вместо 19 смогла выставить на заседании только 12 свидетелей перед исправником и тюремщиком. Судья из города Папа, получив жалобу женщины, передал дело в помещичий суд. На нем женщина пыталась доказать свою невиновность, а ее муж ссылался на то, что он не препятствовал вызову свидетелей „ни оружием, ни дубинкой” и, несмотря на это, его жена не смогла собрать их достаточное количество. Свидетели же показали, что защитник обвиняемой занимался подкупом, чтобы заполучить присягающих.

Особенно в тяжелом положении были те, кто обвинялся в колдовстве. Их содержали в заключении, и если к сроку они не могли собрать готовых присягнуть свидетелей, то никто и не рисковал выступить в их защиту, потому что не хотел разделить отнюдь не достойную зависти их судьбу по обвинению в сношении с дьяволом.

Доказывание с помощью свидетелей заключалось лишь в доказательстве „порядочности”; обстоятельства преступления менее всего интересовали судей. Часто приносили присягу по поводу очень странных вещей.

В „Варадском регеструме о пытках раскаленным железом” описывается случай, когда человека лишили зрения. В этом процессе свидетели присягали тому — как гласит протокол, — что стороны можно примирить. В процессе в конце концов бедный, ослепленный человек под святой присягой взял обязательство в том, что он отказывается от всех претензий и из-за своего ослепления никогда не будет больше беспокоить обидчика жалобами.

Эти формы дачи свидетельских показаний оставались неизменными на протяжении всего средневековья. С XVI века выкристаллизовывается сложная математика формальной системы доказательства, краеугольным камнем которой являлось следующее положение: полным доказательством считаются показания двух пригодных, достоверных свидетелей, одно достоверное свидетельское показание — полудоказательство, которое может быть дополнено другими доказательствами. Большинство кодексов делило свидетелей на различные группы по достоверности и ценности их показаний. Задача судьи была очень легкой: ему не нужно было анализировать, что является правдой, нужно было только сопоставить „ценность” свидетелей двух сторон.

Однако долгое время свидетельские показания были отодвинуты на задний план: божественный приговор, дуэль, присяга и признание обвиняемого — вот что являлось настоящим доказательством.

Из венгерского процессуального права божественный приговор был вытеснен в XII веке, а дуэль в XV веке.

В конце XVII века в Венгрии окрепло господство Габсбургов и все больше чувствовалось влияние немецкого права. Судья спрашивал обвиняемого на основании заранее составленного вопросника — анкеты „Артикулатума” и в так называемом промежуточном приговоре решал, имеются ли перечисленные в уголовном кодексе улики и обоснованно ли применение пытки.

После этого приводилась в исполнение пытка; в Венгрии — если учесть условия той эпохи — с поразительной снисходительностью. Согласно записям, пытка редко вызывала смерть преступника, не очень-то часто применяли инструменты более мучительные, чем испанский сапог и тиски для пальцев.

На основании добытого под пыткой признания — как царицы доказательств — суд выносил окончательный приговор. Обычно для раскрытия возможно утаенного сообщника перед исполнением приговора вновь применялась пытка.

Однако с конца XVII века стали раздаваться голоса протеста против пыток. Против произвола судов боролись Монтескье, Руссо, Вольтер, Беккариа, Сечени и Кошут. Особенно большое влияние оказали идеи Беккариа: „Применение пытки приводит к тому, что невинный находится в худших условиях, чем виновный… Преступление доказано или не доказано. Если доказано, то за него можно назначить только то наказание, которое установлено законом, и пытка является бесполезной, потому что признание преступника излишне. Если же преступление не доказано, то нельзя истязать невинного, которым по закону должен считаться всякий, чье преступление не доказано”. В 1790 году в Венгрии пытки были упразднены законом. Параллельно с официальной отменой пыток ликвидируется и „система формальных доказательств”.

Теория формальных доказательств — составленные в этом духе законы — строго по ранжиру перечисляла доказательства. Были совершенные и несовершенные, полные и неполные, больше половины и меньше половины, заслуживающие внимания и не заслуживающие такового, убедительные, выразительные, указывающие доказательства и пр. Несколько несовершенных доказательств могли дать одно совершенное, из многих неполных доказательств выходило одно полное. Наиболее убедительным доказательством считалось собственное признание обвиняемого или признание им обвиняющих его письменных доказательств. Большую ценность представляло показание мужчины, чем женщины, дворянина, чем крепостного, священника, чем светского человека. Судья лишь подытоживал значимость определенных таким образом доказательств и согласно им выносил решение даже в том случае, если и был убежден, что его приговор не соответствует истине. Один из лучших сатириков мировой литературы Салтыков-Щедрин в своих „Губернских очерках” следующим образом характеризует образ мыслей судьи в процессе формального доказательства: „Я не схожу в свою совесть, я не советуюсь с моими личными убеждениями; я смотрю на то только, соблюдены ли все формальности, и в этом отношении строг до педантизма. Если есть у меня в руках два свидетельские показания, надлежащим порядком оформленные, я доволен и пишу: есть; если нет их — я тоже доволен и пишу: нет. Какое мне дело до того, совершено ли преступление в действительности или нет. Я хочу знать доказано ли оно или не доказано — и больше ничего”.

Ко второй половине XVIII века доверие к теории формальных доказательств было уже полностью утрачено. Смертельный удар был нанесен ей Французской буржуазной революцией 1789 года, в ходе которой место теории формальных доказательств заняла система улик, оцениваемых на основании внутреннего убеждения судьи.

Открывается новая глава в истории процесса доказывания и, естественно, в истории учения о допросе. Сразу же привлекают внимание вопросы доказательственной ценности признания.