Ольгерт Ольгин - Товарищ Чикатило

В тот промозглый февральский день с самого утра не заладилась жизнь и у сорокавосьмилетнего снабженца из города Шахты. Директор объединения «Ростовнеруд», где работал снабженец, после планерки попросил его остаться в кабинете и без свидетелей устроил разнос. Может, и за дело, кто бы стал спорить, но что за манера орать и к тому же тыкать! Они же оба люди с высшим образованием, сам он обращается к директору исключительно на «вы», так какое тот имеет право тыкать ему, словно последнему грузчику?

Ладно, металл в срок не завез, что есть, то есть. Ну, не успел! Мне что, разорваться, что ли? Будет вам ваш поганый металл, съезжу за ним, вот сегодня возьму и съезжу.

Он не такой дурак, чтобы говорить это вслух. Он молча смотрит поверх директорской головы, пользуется своим высоким ростом, чтобы избежать взгляда. На него глядит с портрета ласковым взором лысый с бородкой человек, который столько сил потратил, жизнь свою отдал до срока, лишь бы создать самое справедливое на свете общество, а вот из-за таких паразитов, как этот директор, никакой справедливости не добьешься. Был бы жив тот, который на портрете, все было бы по-другому. При нем, при лысом, времена были суровые, но справедливые, не то что нынче, когда все пораспускались и всякая шушера позволяет себе слишком много. Мне, человеку партийному, с университетским дипломом, тыкает, будто какому-нибудь шоферу, и вообще унижает, как этой шушере вздумается.

Больше всего ему хочется выскочить из этого кабинета, увешанного почетными грамотами, с длинным, впритык к директорскому, крытым сукном столом, за которым он мается на планерках, выбежать на улицу, на свободу, вдыхать сырой и холодный воздух, брести куда-то, бездумно и бесцельно… Как это все надоело!

— Значит, договорились, — уже спокойно произносит директор, — завтра ты в Батайске, и чтобы без металла не возвращался. Кровь из носу, но металл должен быть здесь. Да ты слушаешь меня или опять где-то витаешь?

Тот стряхивает с себя оцепенение и, чтобы побыстрее уйти, отвечает:

— Конечно слушаю. Я сейчас все запишу и завтра же отправлюсь. Так я пойду, хорошо?

Директор кивает и, глядя ему в спину, бормочет под нос: «Послал Бог начальничка отдела снабжения… Надо убирать его, пока не развалил дело окончательно».

Он это говорит себе уже не первый раз.

А тот, кого директор мечтает убрать, идет не торопясь в канцелярию оформлять командировку. От мысли о предстоящей поездке, пусть и совсем недальней, на душе у него становится легче. Будет металл, не будет — дело десятое. Лишь бы выбраться отсюда.

— Вы надолго не исчезайте, — говорит ему канцелярская дама, печатая приказ. — Сегодня двадцать первое, послезавтра ваш мужской праздник. Поздравлять вас будем, так что вы уж возвращайтесь.

Он не задержится. Он любит праздники на работе — 8 марта, 23 февраля, канун Нового года, ноябрьские. Немного водочки в отделе, женщины устраивают стол, расставляют покупную и принесенную из дома снедь; поздравления, скромные подарки. Потом можно будет добавить и потрепаться, все настроены благодушно, каждый тебе друг-приятель, даже директор, не то что в будни. А если кто-то и тыкает, то по дружбе, необидно.

Он идет к себе в отдел. Его стол в углу небольшой комнаты, возле окна. Над столом висит принесенный им самим плакат с портретами членов Политбюро. Постойте, а где портфель? Вот, лежит на стуле, кожаный, добротный. Он любит хорошие портфели. Ему не нравится, когда чужие трогают его портфель. Один раз женщины в отделе нехорошо над ним подшутили, сунули туда кирпич. Он обнаружил его только дома. Тащил тяжеленный кирпич и ничего не заметил, погруженный в свои мысли. Веселые шуточки, ничего не скажешь. Его буквально трясло от гнева. Но он тогда сдержался, сделал вид, будто ничего не произошло.

Садится за стол, разворачивает «Правду», проглядывает. Вспоминает, что завтра политсеминар. Ничего не случится, разок можно и пропустить. Откладывает газету и раскрывает блокнот. Кто-то из сотрудниц подходит к его столу, но он делает вид, что занят срочной работой. Сидит, уткнувшись в блокнот, обложку держит приподнятой, чтоб не видели, что он пишет. Это его важная тайна. От нее зависит благополучие коллектива.

Никто в его блокнот не заглядывает. Кому-то наплевать, что там делает начальник, а кто-то давно уже знает его тайну.

Он рисует крестики.

Так проходит два часа. Когда все уходят на обед, он не торопясь надевает пальто, берет портфель и выходит в коридор. Навстречу — приятель из отдела главного механика. Ну, не приятель, откуда у него среди таких людей приятели, просто знакомый, вместе сидят на партсобраниях и за столом по случаю праздника. «Опять с утра вздрючку получил?» — спрашивает на ходу знакомый. Вопрос вновь швыряет его в омут глухого раздражения, постоянной обиды. «Уйду, ей-богу, уйду…» Мало этих вечных издевок и начальственных выволочек, так в придачу еще проклятый линолеум. Кто-то украл, а повесить хотят на него. Не пройдет! И вдобавок разговоры о пропавшем аккумуляторе. Копеечные дела, а шуму сколько…

Мрачный, рассеянный, он приходит домой. Достает что-то из холодильника и съедает на кухне не присаживаясь. Спроси у него, что он съел, — не вспомнит. Идет в комнату, начинает собирать портфель: полотенце, мыло, бельишко, веревка, ножик — что еще может понадобиться снабженцу в короткой командировке? Можно отбывать. Нет, еще надо оставить записку жене, чтобы не беспокоилась. Хорошо, что не застал Феню дома. Обязательно стала бы уговаривать не уезжать на ночь глядя, а отправиться завтра с утра пораньше: за день как раз и обернешься. С вечера какая работа?

Нет, если ехать, то прямо сейчас. А вечер можно перекантоваться в Ростове. Он — одинокий волк, он любит рыскать, бродить без пригляда по большому городу. Сам по себе, один, на свободе, вдали от директорской приемной, от канцелярии и поганого своего отдела материально-технического снабжения, вдали от служебных свар и дрязг, в которые он по воле рока всегда оказывается замешанным. Все правы, только он виноват. Надоело.

В приличное расположение духа он приходит только в пригородной электричке. Хоть один раз за день повезло — успел вскочить в последний вагон. Правда, пришлось немного припустить. Зато успел. А шел бы не торопясь, как некоторые, — гулял бы целый час по платформе.

Отдышался в тамбуре, проверил замочки на портфеле и пошел по вагонам, зыркая сквозь очки направо-налево. Народ какой-то пустой, неинтересный: бабки с корзинами, мужики в ватниках, какие-то тетки с малолетними детьми, то здесь, то там парочки, сидят впритирку, о чем-то перешептываются. О чем, о чем — о том же. Сговариваются. А вон сидит одна, разодетая, в дубленке коротенькой, ляжки джинсами обтянуты. Вот бы такую сейчас! Аж в жар бросило. Нет, к этой чистой студенточке и соваться нечего, ей зубы не заговоришь. Сразу получишь от ворот поворот, а то и крик поднимет, на весь вагон. Этого только не хватало.