Андрей Синявский - Мое последнее слово. Речи подсудимых на судебных процессах 1966 - 1974}

Благодарю.

Граждане судьи, граждане заседатели! Нас обвиняют по статье 130 ч. 2 в нарушении законодательства о культах. Что можно сказать в нашу защиту? Мы, верующие, все наши действия прежде всего рассматриваем с точки зрения верности Богу. Жизнь наша непосредственно подчинена Богу. Поймите, что верующие не могут идти на компромиссы с Богом. Верующий должен или верно служить Богу или быть отступником в своих глазах.

Здесь прежде всего идет речь о велении совести, пробужденной Богом. Человек искренне верующий не может иначе жить, как по совести, освященной Богом. Вот поэтому закон и говорит о свободе совести. И когда издавался декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», подписывающие его понимали, что значит свобода совести. Это не свобода старцев и калек, сидящих на печи и молящихся, когда их никто и не видит — для таких и закона не нужно, — а свобода верующих, молодых и старых, свободно совершать служение своему Богу, открыто сообща учить детей и самим учиться религии, не подвергаясь в то же время преследованиям со стороны власти. Такую свободу верующие в СССР имели до 192? года.

А законодательство о культах прямо направлено на стеснение совести, на подавление чувств верующих. Мы не можем принять условий служения Богу, определяемых законодательством — оно противоречит учению Христа. А вы знаете, что первые христиане, чтобы остаться верными Богу, шли на любые мучения, на костры, на кресты, на арену римского Колизея, были растерзываемы зверями, перепиливаемы пилами, скитались, не имея места, где склонить голову, в холоде и голоде, в постоянных опасностях от предательства. И все это потому, что они имели настоящую веру, настоящие убеждения, неподкупную совесть. В это время Церковь не несла духовного урона и имела настоящую божественную чистоту. Урон она понесла после, когда стала как неверная жена по отношению к Богу. Вот тогда-то и появились ложные учения, разделившие христианство на различные толки, что мы и видим сегодня.

Мы не можем не учить детей. На это есть повеление Бога. Как же мы можем идти против Бога? Как же мы можем подавить голос совести перед нашими детьми? Разве может коммунист учить своих детей иному, чем учению о коммунизме? Не может. Не может и христианин, убежденный в учении Христа, не говорить о Христе своим детям. Мы не можем не собираться. Без этого нет Церкви. Мы не призываем к неповиновению власти, как нас обвиняют. Мы выполняем все, что требует закон от каждого гражданина СССР, если это не касается наших духовных убеждений. Собрания наши проходят открыто. Все желающие присутствовать у нас на собрании имеют такую возможность. Наши собрания нельзя назвать нелегальными, ибо власти знают нас, неоднократно присутствовали на собраниях, переписывали верующих. Мы не против регистрации. Но против несправедливых условий, навязываемых регистрацией. Мы готовы хоть сегодня зарегистрироваться, если условия регистрации будут основаны на учении Христа, с духовной стороны, и на декрете «Об отделении церкви от государства и школы от церквы», с гражданской стороны. Это приемлемо для всех. Так регистрировались церкви до 192? года, до появления законодательства о культах.

Нас обвиняют по статье 170 ч. 1 в изготовлении литературы и в распространении ложных слухов, порочащих общественный строй. У нас изъяли литературу, журналы, письма правительству, обращения к верующим, информационные листки, детскую литературу духовного направления. Не секрет, что в журналах и информационных изданиях есть сообщения о гонениях против верующих на местах, о непосильных штрафах (город Фрунзе), о насили-ях со стороны милиции и дружинников (город Томск) и другие. Но разве можно нас обвинять в том, что мы получаем такие сведения? Во-первых, мы их не распространяем, не печатаем, а принимаем к сведению, чтоб и нам разделить скорби наших братьев. Во-вторых, это не заведомо ложные слухи, как нас обвиняют, а правда, горькая правда. И если бы власти были заинтересованы в установлении истины, то они могли бы получить более исчерпывающую информацию непосредственно по месту событий, о которых нам сообщают. Заметьте, что сообщения с мест пишутся не анонимно, а от соответствующих лиц и с соответствующими адресами. Разве кто-нибудь решится открыто писать ложь в ЦК, в Президиум Верховного совета, Генеральному прокурору? Нет. Разве можете вы нас обвинять, когда все верующие в СССР после этого суда узнают правду, за что вы нас обвиняли, сколько человек вы осудили и на какие сроки и сколько вы осиротили маленьких детей? А ведь об этом могут узнать и верующие всего мира. И разве это будут ложные измышления? Конечно, нет. В этом случае уместно сказать: нельзя обижаться на зеркало, оно отобразит такое лицо, какое оно есть на самом деле.

Я вам со всей ответственностью заявляю: как только верующие перестанут быть гонимы, так сейчас же прекратятся подобные информации. Мы были бы рады свидетельствовать всему миру о той свободе, за которую мы боремся вот уже второе десятилетие, но до сих пор мы не можем дать такого свидетельства. И не мы в этом виновны. Мы в Талды-Кургане не печатаем никакой литературы. Следствие не дает никаких вещественных доказательств по данному обвинению. Нет средств распространения печати. Из-за недостатка духовных сборников нам приходится их переписывать. А разве это преступление? Правительство иногда дает разрешение печатать Библию и сборник для Союза Баптистов в ограниченном количестве. Но что значит двадцать тысяч сборников для такой страны, как наша? Вот и приходится для себя переписывать вручную. Подрастают дети и тоже начинают переписывать. А что же еще делать? Разве мы виновны, что история оставляет неизгладимый след от тех действий власти, которая по сей день не перестает нас преследовать, но изобретает все новые и новые формы репрессий?

Считается закономерным, когда произведения писателей и поэтов отражают истинное положение вещей. Там, где народ переживает скорбь, поются печальные песни. Там, где нет свободы, произведения призывают к борьбе. Там, где радость, счастье и свобода, — возносится благодарность Богу. А вы хотите, чтобы верующие замолчали, чтобы потомки наши не узнали, что мы переживали. Да если мы будем об этом молчать, мы пожнем только презрение от наших же детей как жалкие трусы.