И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Виновность Бороздина явная, несомненная. Она представляется в таком виде: он по чужому подговору согласился подписаться подставным свидетелем на духовном завещании, которое считал подлинно соответствующим воле завещателя и составленным в пользу женщины, которую считал заслуживающею более симпатии, чем она ее заслуживала в самом деле. Раз это сделал, необходимость заставила его принимать меры к тому, чтобы преступление не раскрылось. Нужда заставила его просить женщину, которой он оказал, по его понятиям, услугу, оказать ему ничтожную денежную помощь, в размере, в котором не отказывают в этой помощи даже нищему его звания. Под влиянием раздражения, вызванного категорическим отказом в этой помощи, он пишет письмо, в котором выражает не угрозу, а неудовольствие. Вот вся вина Бороздина. Примите, гг. присяжные заседатели, в соображение, что есть огромная разница между человеком, который сознательно участвует в сочинении фальшивого акта, по предварительному соглашению с другими, и тем, который помог только оформить акт, считаемый им не фальшивым. Мне скажут: не придавайте большого значения последующей явке Бороздина в суд для подтверждения завещания. Фальшивое завещание, еще неявленное, уже составляет оконченный подлог, чему явным доказательством служат Тенис и Медведев, которые не явились вовсе в суд для допроса, и, несмотря на то, судятся за подлог. Явка завещания означает только следующее: если свидетель откажется на суде от подтверждения некоторых из обстоятельств, удостоверяемых им в его подписи по завещанию, например, заявит, что он сомневается, был ли завещатель в здравом уме и твердой памяти, то этот свидетель исключается из числа свидетелей завещания и обыкновенно не преследуется, потому что вина его сомнительна и последствия ее им же самим уничтожены. Но если до явки завещания в суде начнется дело о подлоге, если окажется, что свидетель не по недоразумению, а сознательно написал противное тому, что было в действительности, то свидетелю не избежать суда не за лжесвидетельство, а за подлог. Следовательно, явка в суде и дача подписки не имеет особенно значения.

В заключение я не могу не возвратиться опять к неотвязному и неудобозабываемому факту, что у этого человека шестеро голодающих детей. Его положение столь было тяжко, столь сильное возбуждало сочувствие, что в отношении к нему сам следователь сжалился и допустил льготу, за которую, вероятно, будет претендовать и к следователю, и к Бороздину защитник Лысенкова. Следователь отпустил Бороздина по делам поти-тифлисской дороги, на Кавказ, оставив Лысенкова под стражей. Бороздин с Кавказа возвратился в срок. Будьте к нему сострадательны и милосердны, господа присяжные, насколько возможно, и постарайтесь согласовать человеческие чувства сострадания с гражданским долгом судей по закону и совести. О другом подсудимом, Киткине, я скажу немного, потому что он и выдается гораздо менее чем другие совиновники, кроме Тениса и Медведева, и потому, что многие общие соображения, уже высказанные мною по поводу Бороздина, относятся в равной степени к тому и другому. Между Бороздиным и Киткиным одни контрасты: Бороздин — человек знающий, бывалый, семейный, осторожный, озабоченный не только, чтобы дело сошло, но чтобы оно не разгорелось. Киткин — это человек весьма молодой (ему теперь только 23 года), действующий только особняком, рвущийся жить в свое удовольствие с ненасытным увлечением и осушивший в короткое время чашу жизни почти до дна. Его несчастье составляет то, что он родился человеком состоятельным, с хорошими средствами. Другое несчастье то, что он рано лишился отца и не имел вовсе руководителя.

Дворянин Тамбовской губернии, сын помещика, он воспитывался в военном училище, потом из кадет поступил в гвардейские полковые офицеры. Жизнь в училище и в полку в течение нескольких лет была сплошной разгул, непрерывный кутеж с такими же, как он, беззаботными молодыми повесами, жизнь эта на вид как будто бы разнообразна, а в сущности бессодержательна и весьма однообразна, потому что повторяются все те же лица, товарищи, женщины из demimond’а, театры да рестораны. Киткин успел быстро прожить свое состояние, тратя деньги, а еще более занимая в счет будущих получек. Эти займы заставили его познакомиться еще с одним классом людей, весьма типическим, с петербургскими ростовщиками, гласными и негласными, обоего пола. Сношения, которые устанавливаются между занимающими и этого рода заимодавцами, не отличаются радушием и доброжелательством: ссуды выдаются с трудом, проценты берутся громадные. И покойный Седков только с близких знакомых и верных плательщиков брал полтора процента в месяц, т. е. 18 процентов в год; с других он взимал 120 процентов в год, по 10 процентов в месяц. С артиста Императорских театров Алексеева сама Седкова взимала еще более высокий рост. Седков записал собственной рукою свой расчет с Киткиным: не давать никакого спуску и никакой отсрочки по векселю Киткина к 17 сентября 1873 года в 1 тысячу 400 рублей, обеспеченному двумя другими векселями: Дубельта в 1 тысячу 100 рублей и Эстрейхера в 1 тысячу 500 рублей. В случае неплатежа все эти три векселя подадутся ко взысканию в сумме всего на 4 тысячи рублей. Впрочем, если бы Киткин уплатил свои 1 тысячу 400 рублей по векселю хотя и позже 17 сентября, но до 1 октября, то следует взять с него никак не меньше 2 тысяч рублей. Таким образом, 600 рублей барыша на 1 тысячу 400 за какие-нибудь две недели просрочки. Разложите эту сумму на год, выйдет до 1132 процентов годовых. С Седковою сношения Киткина были не лучше, чем с мужем, а еще более для него тяжелые. Вы слыхали о том векселе в тысячу рублей, за который получено всего 115 рублей, вексель, который назван был метко господином прокурором векселем Шейлока, векселем венецианским. На занятую сумму Киткин уплачивал исправно по 10 процентов в месяц и принес в феврале за 3 месяца 32 рубля (12 рублей не были доданы), причем вексель старый обменен был на новый. Рассчитываясь с г-жой Седковой, Киткин видел в ней только жадную ростовщицу, а вовсе не красивую женщину; все прочие ее качества, по которым она могла нравиться другим мужчинам, исчезли в виду одного, которое делало ее для Киткина существом далеко непривлекательным.

Сношения ростовщиков с должниками, как я уже сказал, самые бессердечные. С одной стороны, человек молодой, имеющий ресурсы, рассматривается, как овечка, которую надо стричь, и стричь поближе к телу, даже до крови, до тех пор, пока она будет давать шерсть, а перестанет давать, ее можно зарезать. С другой стороны, те, на чьи увлечения и страсти спекулирует ростовщик, не могут не питать к ним чувств ненависти, затаенной злобы, презрения, неутолимой вражды. Таким образом, в форме платежа или неплатежа по векселям ведется жестокий бой, война на жизнь и смерть, неистощимый сюжет для драмы, начиная от времен Аристофана и до наших дней. Сорвать что-нибудь со ростовщика, провести его считается и считалось удалью, молодечеством, похвальной ловкостью. Дурные отношения порождают неправильные, превратные понятия, уродливые нравы. Человек хорошего общества, который весьма честен в отношениях своих к товарищам, который никогда не согласится напакостить знакомому и даже вовсе нисколько никогда не обидит, человек весьма порядочный во всех других отношениях, как только дело дойдет до ростовщика, считает всякое средство, всякую хитрость, как французы говорят, de bonne guerre и не останавливается ни перед какими средствами. Я не одобряю этих чувств и правил, но отличаю их как общеизвестный факт житейский. Киткин человек мало развитый, весьма односторонне образованный. Ростовщиков он сердечно ненавидел. Потеряв свое состояние, он находился в критическом положении, на него постоянно поступали взыскания по векселям; кончался срок векселя Седкова, он боялся попасть в долговое отделение. К нему приносят в гостях, поздно вечером, записку от г-жи Седковой, записку пригласительную. Он в этот вечер не пошел, но, вдумавшись в записку, счел нужным осведомиться, чего от него хотят. Тон записки убеждал, что его не будут понуждать к уплате. В воротах квартиры Седковой он столкнулся с господином, который после оказался Лысенковым; тот же господин появился в вокзале царскосельской железной дороги, где расположился завтракать Киткин в ожидании, пока не вернется домой Седкова, которой он дома не застал. При посещении Киткиным квартиры Седковой Лысенков присутствовал. Седкова объяснила, что муж ее умер, оставил завещание, на котором не достает одного свидетеля, и просила подписаться. Лысенков вступился как нотариус, поддерживая просьбу Седковой.