Елена Войниканис - Право интеллектуальной собственности в цифровую эпоху. Парадигма баланса и гибкости

Государство через палату общин продвигало законопроект, целью которого было покончить с монополией Stationers Company, но все же сохранить государственную цензуру и неприкосновенность права собственности. После первого неудачного законопроекта 1695 года последовал второй законопроект 1709 года, который привел к принятию Статута королевы Анны. И хотя после революции 1688 года английское общество было крайне восприимчиво к идеям свободы и защиты собственности, автор еще не ассоциировался с собственником. С этой точки зрения Статут королевы Анны можно рассматривать как первый шаг к признанию внутренней связи меду авторством и собственностью.

Так, крайне эмоционально в поддержку нового законопроекта выступил Даниель Дефо: «Книга является собственностью автора, ребенком его фантазии, порождением его разума; если он продает свою собственность, право на нее переходит к покупателю; если нет, то она остается принадлежащей ему, как принадлежат ему его жена и дети. Но смотри на это, христианский народ: дети нашего разума схвачены, пленены, похищены и уведены в плен, и нет никого, кто бы их выкупил» [285].

Комментируя статью Дефо в поддержку законопроекта, профессор Калифорнийского университета (Mark Rose) приводит аргумент, высказанный писателем Джонатаном Свифтом по другому поводу, но все же вполне уместный в контексте обсуждаемого вопроса. В своем анонимно опубликованном сатирическом эссе об ирландских детях, известном под названием «Скромное предложение», Свифт замечает, что собственные дети могут, конечно, рассматриваться как собственность, но это еще не означает, что ими можно свободно торговать на рынке. Иными словами, хотя основой дискурса о воровстве литературных произведений является «интимная» связь автора с его произведением, сама по себе такая связь не может наделять абсолютным правом собственности [286].

В связи с этим небезынтересно посмотреть, как эволюционировало значение понятия «воровства» применительно к литературным произведениям. Из античности хорошо известен пример Марциала, который рассматривал как «воровство детей» (плагиат) чтение своих стихов от чужого имени. Почти через пятнадцать столетий Мартин Лютер в предисловии к своему переводу Библии 1545 года напишет о жадности и «грабеже» со стороны тех, кто перепечатывает его перевод, и будет призывать покупать только у определенного издательства [287], которому можно доверять в отношении качества публикации, т. е. точности и правильности перевода [288]. В начале 18 столетия, как мы видели на примере Д. Дефо, к воровству в отношении литературных произведений стали подходить еще серьезнее: речь уже шла не о воровстве имени или искажении произведения, а о воровстве текста как собственности автора.

История принятия Статута королевы Анны заслуживает не меньшего внимания, чем сам текст закона. Перипетии, связанные с принятием закона, подробно и со знанием дела (на основании архивных документов и публикаций того времени) изложены известным специалистом по английской словесности и истории права интеллектуальной собственности Марком Розом (Mark Rose), о котором мы упоминали выше, в его книге 1993 года «Авторы и собственники: изобретение авторского права». На основных моментах этой увлекательной и почти детективной истории мы бы хотели остановиться подробнее.

Парламентские записи, касающиеся будущего Закона королевы Анны начинаются 12 декабря 1709 года, когда группа лондонских книготорговцев заявила о своем намерении внести законопроект, который бы помог защитить их собственность на книги. В петиции упоминались также и интересы авторов, но действительной и единственной целью было получение от парламента признания и одобрения существующей системы издательских гильдий. Несмотря на усилия отдельных писателей, таких как уже упомянутый Д. Дефо, обеспечить с помощью законопроекта защиту авторских прав, разработанный законопроект защищал именно книготорговцев. Законопроект, названный «Законопроект в целях поощрения образования и обеспечения собственности на экземпляры книг для их законных обладателей» [289]был внесен в палату общин 12 декабря 1710 года членом парламента Великобритании сэром Эдвардом Уортли Монтагу (Edward Wortley Montagu). В преамбуле законопроекта упоминались, в частности, необходимость поощрения образования как обязанность всех «цивилизованных народов» (Civilized Nations) и протест против того, чтобы книги печатать без получения предварительного согласия со стороны авторов как собственников продуктов своей эрудиции и труда. Но для самих разработчиков более важное значение имело определение статуса книготорговцев как лиц, которым авторы на законных основаниях передали свое право и титул [290]. Иными словами, правам авторов в законопроекте отводится важная, но все же второстепенная роль. Закрепляя в новом контексте права книготорговцев законопроект, таким образом, сохраняет преемственность с предшествующим законодательством.

Данную идею замечательно выразил в своей хрестоматийной книге «Авторское право в исторической перспективе» известный американский историк и исследователь авторского права Лиман Рей Паттерсон (Lyman Ray Patterson): «Самое важное, что можно сказать об установленном законом авторском праве, это то, что оно почти наверняка было кодификацией авторского права книгоиздателей… Способ приобретения авторского права, предписанный законом, был сходен со способом, которым осуществлялось приобретение авторского права книгоиздателем посредством регистрации названия книги в реестре книг Stationers’ Company до ее публикации. Более того, защита, предоставляемая законом, была той же самой защитой от пиратства напечатанных произведений, которая предоставлялась авторским правом книгоиздателям. А положения Части II указывают на то, что установленное законом авторское право было предназначено, точно так же как и авторское право книгоиздателей, для поддержания порядка в торговле книгами, как и в любой другой торговле. Право на защиту, предоставленное авторским правом, возникло не из права собственности на копию и не из естественных прав автора» [291]. Но Паттерсон делает и более радикальный вывод о сути наделения авторов исключительным правом: «Акцент на авторе в Статуте королевы Анны, подразумевающий, что установленное законом право принадлежит автору, был, скорее, вопросом формы, чем содержания. Монополии, на которые был нацелен закон, существовали слишком долго, чтобы можно было их атаковать, не имея какого-либо основания для изменений. Самым логичным и естественным основанием был автор. Хотя автору никогда до этого не принадлежало право на копирование (copyright), его интерес всегда был средством, которое использовали книготорговцы в своих целях. Их аргументация, по существу, сводилась к тому, что без порядка в торговле, который обеспечивает право на копирование (copyright), издатели не будут публиковать книги, а значит, не будут платить авторам за их манускрипты. Разработчики Статута королевы Анны воспользовались данной аргументацией, а автор был использован, прежде всего, как оружие против монополии» [292].