Геннадий Есаков - Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки

Ключевая точка в понимании изложенного лежит в том, что «смешанная» строгая ответственность не становится теоретически защитимой всегда и только в силу введения в структуру преступления единичного компонента mens rea в виде той или иной её формы per se – она становится теоретически защитимой лишь тогда, когда включённая mens rea позволяет соотнести на уровне принципа , исходя из воззрений любого данного сообщества, связанную с нею моральную упречность со стигматом морального осуждения, оправдывающим уголовное наказание. Иными словами, привнесённая в структуру преступления mens rea должна символизировать настолько морально упречный настрой ума деятеля, чтобы ею per se могло быть оправдано уголовное наказание. С юридической точки зрения это означает, что такой компонент mens rea должен соотноситься со значимой составляющей actus reus , а с философско-правовой – что он должен отражать оценочные суждения общества относительно должного и недолжного в уголовно-правовом смысле.

Возвращаясь к примерам со «смешанной» строгой ответственностью, сказанное можно пояснить следующим образом: если данное общество готово счесть намеренное совершение того или иного деяния, которое обвиняемый либо вообще не полагает преступным, либо рассматривает как преступление менее серьёзное по сравнению с реально вменяемым ему, настолько дурным поступком, чтобы увидеть, как следствие, в этой «голой» намеренности достаточный источник морального осуждения и наказания, то «смешанная» строгая ответственность с её исключением mens rea относительно согласия либо же возраста потерпевшей теоретически оправданна, и, соответственно, наоборот. [915]

В конечном счёте концепция строгой ответственности– естественно, только «смешанной» строгой ответственности– есть не более чем отражение современной теории mens rea с её имплементацией моральной упречности как единственной социальной и философско-правовой предпосылки уголовного наказания в строго психологическую структуру субъективной составляющей преступления.

В том понимании вопросов, который освещён в настоящем параграфе, видится покоящееся на опыте и базе многовекового развития содержательное наполнение общей теории mens rea в современном американском уголовном праве.

Как завершающее звено в анализе теории mens rea рассмотрим теперь учение о юридической ошибке, доктрину тяжкого убийства по правилу о фелонии и институт материально-правовых средств доказывания mens rea в аспекте их формально-юридического развития и теоретической рационализации в кодификационную эру и в настоящее время.

Характеризуя формально-юридическое бытие максимы ignorantia juris в рассматриваемый период, следует прежде всего отметить, что в законодательном плане кодификационное движение 19601970-х гг. привело к значительному разнообразию уголовных кодексов штатов в аспекте данного вопроса. Так, в законодательстве многих штатов институт юридической ошибки вообще не получил никакого отражения; в других же была воспринята классическая максима ignorantia juris. Некоторые штаты с большей или меньшей точностью воспроизвели положения М.Р.С. (включая перемещение бремени доказывания), придав тем самым юридической ошибке частичную релевантность; кое-где законодатель пошёл совершенно особым путём в этом вопросе. [916]

Но доминирующим фактором в развитии института error juris в рассматриваемое время стал, бесспорно, Верховный Суд Соединённых Штатов.

До начала 1980-х гг. он наиболее определённо признавал в своей практике исключения из максимы ignorantia juris только двух типов, сохраняя, во-первых, «налоговое» изъятие [917]и считая, во-вторых, релевантной юридическую ошибку, возникающую вследствие оказавшегося неверным совета должностного лица, ответственного за правоприменение (так называемая, говоря теоретически, доктрина «ловушки на истопле» («entrapment by estoppel ») [918]или, говоря практически, основание защиты вследствие последней). [919]Соответственно, в иных делах Верховный Суд недвусмысленно констатировал абсолютную нерелевантность error juris вне зависимости от обстоятельств содеянного. [920]

Полной противоположностью предшествующей эпохе стал период, охватывающий 1980-90-е гг., когда судом разрешается несколько казусов, придавших проблеме юридической ошибки совершенно иное практическое и, как следствие, значимое в теоретическом плане звучание.

Первое из цепочки решений, связанных с релевантностью error juris , было вынесено по делу Ф. Липароты. [921]Апеллянт был обвинён в нарушении законодательства, уголовно наказующего оборот продовольственных марок с несоблюдением определённых нормативных предписаний, которое выразилось в приобретении им у правительственных агентов упомянутых марок по цене ниже номинала. Суд первой инстанции отвергнул довод обвиняемого, утверждавшего, что для осуждения за преступление обвинение должно доказать его знание о нарушении им закона; соответственно, Ф. Липарота был признан виновным и осуждён. Верховный Суд, отменяя приговор, счёл необходимым требованием для осуждения по данному обвинению доказанность того факта, «что обвиняемый знал о том, что его поведение не разрешается статутом (курсив мой. – Г.Е.)» [922] т. е. признал релевантной юридическую ошибку незнания о праве. [923]По мнению суда, исключение элемента знания законодательства из структуры преступного деяния могло бы привести к криминализации «широкой области очевидно невиновного поведения», [924]что, в свою очередь, не согласуется с целями применения уголовного наказания.

Следующее значимое решение выносится Верховным Судом несколько лет спустя. [925]Согласно его фактам, Дж. Л. Чик был обвинён в неподаче в течение ряда лет налоговых деклараций, образующей уголовно наказуемое деяние. В защиту от обвинения апеллянтом был выдвинут довод о том, что, по его мнению, он не совершал никакого преступления, поскольку добросовестно рассматривал федеральную налоговую систему как неконституционную и не считал себя обязанным налогоплательщиком. [926]Суд первой инстанции отверг эти доводы и, признав лишь за обоснованным заблуждением относительно налагаемой налоговой обязанности статус релевантной ошибки, но не за простым несогласием с законом, [927]по вынесении присяжными вердикта о виновности постановил обвинительный приговор. Отменяя решение суда, Верховный Суд, сославшись на сформулированное им в 1930-х гг. «налоговое» изъятие, указал на то, что усложнение системы законодательства затрудняет гражданам установление точного круга их прав и обязанностей и в особенности в приложении к налоговой сфере. [928]Как следствие, указал суд, неверная личная интерпретация закона, повлекшая совершение уголовно наказуемого деяния, может быть сочтена релевантной юридической ошибкой вне зависимости от того, является ли она обоснованной [929].