Владислав Шейченко - Курс молодого овца, или Самозащита в уголовном суде

Процедура изъятия доказательства следует за его обнаружением и связана с вычленением сведений, иногда вместе с источником из общей среды нахождения. Одновременно замещается держатель материала; новый владелец – мусора.

Изъятие в любом случае является мерой принуждения, даже когда передающий выражает добровольность отторжения. И если копнуть вглубь, процессуальное изъятие по природе своей оказывается неконституционным действом, так как противоречит Основным принципам и гарантиям. А это значит, что всякий акт изъятия заведомо незаконен, несмотря на его прописку в УПК. Ну, сам прикинь: Речь идёт не об изъятии запрещённых к обороту объектов, что имеет под собой правооснову, а об изъятии доказательств – сведений и источников, когда они ещё и доказательствами не признаны-то. Доказательства изначально являются, по сути, вещами и информацией. Вещи и информация относятся к разряду «имущество», которые ещё до установления их доказательственного значения и отбора являлись объектами гражданских прав (статья 128 ГК РФ). Так? Вещи и информация, если они не были брошены, не выморочны (то есть безхозны после смерти собственника), не государственное они достояние, имеют всегда конкретного владельца. А законному владельцу этого имущества Конституцией гарантировано право иметь, владеть и распоряжаться этим имуществом свободно (статья 35). В этой же норме гарантировано, что никто не может быть лишён имущества своего иначе как по судебному решению, а принудительное отчуждение (считай – изъятие) должно сопровождаться возмещением. Так ведь? Но процессуальное изъятие вещей и информации, как ни крути, приводит к утрате владельцем владельческих прав. Изъятие на стадии предварительного следствия (а в судебном и не практикуется) не обеспечивается судебными разрешениями, возмещений по нему не предусмотрено, а ограничения в пользовании объективны. Мусора становятся новыми владельцами и пользователями изъятого имущества, могут распоряжаться этим имуществом пусть и с некоторыми ограничениями. Переход прав на имущество не подкрепляется документально и предметно этому. И таким образом конституционные принципы и гарантии высекаются. Но это я к слову, к слову о гнилой подстилке к нормативному произволу.

Изъятие должно осуществляться таким «макаром», чтобы ни сам источник, ни информация в нём не подверглись повреждению, искажению, тем более утрате. А если нет возможности получения без ущерба для самого доказательства, то должны существовать убедительные объяснения неизбежности этого и процессуальная фиксация всех процедур, включая те из них, что привели к ущербу. Это чтобы на основании такой информации можно было воссоздать первоначальные свойства и облик. Объём изымаемого материала должен позволять каждому последующему исследователю безошибочно уяснять содержательную сторону доказательства в достаточных границах погрешностей. Что не всегда просто осуществить, когда в оборот попадают хрупкие, путанные или двоякие сведения.

Обратимся к примерам. Свидетель дал показания: «Рома около 24 швзял ружьё и вышел. Затем я услышал выстрел. Тогда всю ночь мы проспали и не реагировали на хлопки салютов». Дал такие показания свидетель и через некоторое время помер. А Рому, в том числе на их основе, загребли по мокрому делу. Разберёмся. Кроме того, что в самих показаниях обнаруживаются противоречия (около 24 т взял – всю ночь проспали; выстрел – хлопки салюта), в защиту Ромы интересны исключительно сведения по последнему предложению. Но если их изымать из общего объёма показаний показаний дословным цитированием «Тогда всю ночь мы проспали и не реагировали на хлопки салютов», всплывает взаимосвязь с другими показаниями, например, самого Ромы, о его непричастности к мокрым делам. Свидетеля не сберегли и выяснить теперь не у кого: указанное им «тогда» – это когда? В ту ночь, в момент выхода Ромы из дому, спустя три года…? Через «тогда» прослеживается взаимообусловленность с предшествующей порцией показаний свидетеля, которые в таком сочетании не выгодны защите и от которых желательно отвертеться. В данном случае изъятие (выборка отрывка из текста, а смысла сказанного – из контекста) произведено с ущербом для содержательности сведений, но в пользу защиты, которая может прибегнуть к воспроизведению показаний путём пересказа по своему их восприятию: Согласно показаний свидетеля, всю ночь такого-то дня Рома спал, а свидетель слышал, но не реагировал на хлопки салютов; его же указания на звуки выстрела не должны пониматься означающими, что это была стрельба из ружья и с целью убийства. Следуя этому же пути, сторона обвинения прибегла бы также к частичному изъятию с перефразировкой, но только двух первых предложений в качестве доказательств.

Указанный порядок более подходит для изъятий в форме оглашения части уже имеющихся показаний или других фиксированных сведений. Но в ходе прямого допроса (опроса) этот путь неприемлем, здесь многое изначально зависит от содержания вопросов, отвечая на которые свидетель был бы скован в объёме излагаемых им сведений только искомой темой выяснения. Слышали ли Вы ночью хлопки салюта? – Да/Нет; Хлопки салютов схожи со звуками выстрела? – Да/Нет; Реагировал ли Рома на эти хлопки? – Да/Нет; Если «нет», Почему он не реагировал? – Потому что спал (всю ночь)… В подобной манере, конструируя логическую цепочку и направляя выяснение заданным руслом с прогнозом ответов, возможно вообще избежать опасные для стороны сведения, и изъять одни ничтяки либо обойтись пустословием. Всё в зависимости от поставленных задач и ловкости.

Нет, я не попутал рамсы, получение показаний – продукта говорения – тоже определяю изъятием. Из счастливого обладателя сведений вытягивают словесную верёвку информации со всеми там узелками, надрывами, вплетёнками. Вытягивают всю до кончика или обрубят достаточным куском. А что вытянули, тем овладели, намотали на барабан.

Грань между поиском и изъятием тонка, большей частью условна и без демаркационных линий. Эти два этапа в реальной реализации зачастую последовательно сливаются промеж себя. Следуя в цепи единого комплекса изъятие плавно вытекает из поиска, и они сращиваются в процессе двойняшкой. Так, ещё не ведая результата, мы допрашиваем свидетеля – идёт поиск; но получив показания, тут же изымаем их памятью своей, протокольным письмом или аппаратной записью, что является изъятием уже на время говорения (слово – не воробей).

В техническом же плане изъятие словесной изустной информации сопряжено со специальным процессом её фиксации, закрепления. В силу непосредственности такая фиксация производится кроме как мозговой памятью получателей информации ещё и выкладкой на материальные носители: на бумагу, магнитную ленту, оптическую платформу и прочие копилки. Тогда концовкой процессуального изъятия будет считаться создание всякого рода документального материала: протокола, заключения, фототаблицы, электронного накопления, рисунка, таблицы, графического изображения.