Александр Ливергант - Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма

Есть у Вудхауса и менее веселые записи, сделанные в это же время:

«Как бы я ни храбрился, рядом со мной всегда стояла Тень и нашептывала: “Будет еще хуже”».

И точно, Тень не ошиблась: спустя еще неделю в Пари-Пляж назначили военного коменданта, сурового вида немца со стеклянным глазом, и с этого дня всем англичанам мужского пола надлежало каждый день ровно в полдень являться в комендатуру для проверки. За отсутствием велосипеда Вудхаус по утрам проделывал несколько километров из Лоу-Вуд до комендатуры пешком, утешая себя тем (в искусстве самоутешения он был непревзойден), что таким образом «поддерживает форму». Долго поддерживать форму, однако, не пришлось. Когда 21 июля, в воскресенье, он в очередной раз подошел к комендатуре, то обнаружил своего соседа, и тоже англичанина, Гарольда, с чемоданом. А еще обнаружил на дверях комендатуры отпечатанный на машинке приказ: «все англичане в возрасте до шестидесяти лет (а Вудхаусу, вот ведь незадача, – пятьдесят девять!) подлежат немедленному интернированию». Отметим, что этот приказ касался не только английских подданных в Лэ-Тукэ; в то воскресенье англичан задерживали по всей Франции.

Сказано – сделано. Вудхауса под конвоем отвозят обратно в Лоу-Вуд и дают десять минут на сборы. Взяты с собой собрание сочинений Шекспира, томик Теннисона, табак, карандаши, три блокнота, четыре трубки, пара ботинок. А также – бритва, мыло, рубашки, носки, нижнее белье, полфунта чая. Кроме того, Этель в последний момент подложила в чемодан бараньи ребрышки («Ты же так их любишь!») и плитку шоколада. А вот «Радость поутру» в чемодан не поместилась, и незаконченная рукопись осталась лежать на письменном столе – до лучших времен. В спешке не был взят с собой и паспорт. Когда чемодан был собран, писателя вновь доставляют в комендатуру Пари-Пляжа, сажают с еще несколькими местными англичанами в автобус – и везут невесть куда.

Такую телеграмму недели за три до отъезда Вудхауса из Лэ-Тукэ отбила Леонора в Нью-Йорк Полу Рейнолдсу в ответ на его взволнованное послание. Рейнолдс беспокоился – отчасти за своего знаменитого подопечного и друга, а отчасти – за свою прибыль: вудхаусами литературные агенты не бросаются. Получив телеграмму от Леоноры с тревожной первой фразой и обнадеживающей второй, Рейнолдс тут же пишет в Лоу-Вуд, выражает искреннюю надежду, что «нынешние обстоятельства не чересчур тяжелы», и тут же переходит к делу: не напишет ли Пэлем в «Saturday Evening Post» очерк о своих злоключениях? А спустя еще две недели извещает Этель (Вудхауса в Лоу-Вуде уже нет), что в Америке составлена петиция на имя немецкого посла с просьбой поспособствовать освобождению ее мужа. Таких петиций будет в течение ближайшего года несколько.

Телеграмма Рейнолдса едва ли очень воодушевила Этель Вудхаус. Когда ее мужа забрали, она написала Маккейлу, что «едва не лишилась рассудка». В реквизированной немцами вилле оставаться было невозможно. И спустя несколько дней ей удалось добыть ордер на крошечную комнатку окнами на задний двор у некоей мадам Бернар, в местном рыбохозяйстве, в полусотне километров от побережья, «посреди запущенного поля», куда вскоре и переселилась с несколькими чемоданами, неунывающим попугаем и тоскующим без хозяина мопсом. Было отчего пасть духом – но дней через десять пришла открытка: Плам писал, чтобы Этель не волновалась, у него всё хорошо, он в Лилле.

В Лилль, куда Вудхауса и еще одиннадцать интернированных в Лэ-Тукэ англичан везли на автобусе часов восемь, прибыли только к вечеру. По пути, в Этапле и Монтре, автобус останавливался и брал новых задержанных. В девять вечера (узнаём мы из лагерного дневника Вудхауса, который он впоследствии назовет «Вудхаус в стране чудес») добрались, наконец, до Лооса, предместья Лилля. И спустя еще полчаса въехали в ворота местной тюрьмы, старого, похожего на крепость здания, где Вудхауса поместили в камеру номер 44 вместе с Элджи, бывшим клоуном, владельцем бара «У Элджи» в Лэ-Тукэ, и пожилым настройщиком пианино Картмеллом. Но прежде – внесли в реестр фамилию писателя («Видхорз») и состав его преступления: «англичанин».

Первую ночь в плену Вудхаус провел, лежа на тонком соломенном матрасе прямо на полу под грубым одеялом, не раздеваясь, – единственную в камере кровать он великодушно уступил Картмеллу, который был еще старше него (и которого, как и всех интернированных старше шестидесяти, через пару недель отпустили). А утром, после бессонной ночи, с журналистской хваткой зафиксировал в блокноте первые впечатления:

«Камера четыре метра на три, стены беленые, в углу под окном кровать. Окно большое, полтора метра на метр, воздух довольно свежий. Пол гранитный. Стол и стул привинчены к полу. Туалет в углу у двери. Дверь деревянная, внизу на ней новые панели – в них во время бомбежки стучали ногами заключенные. Одно из стекол в окне разбито шрапнелью, на стенах тоже выбоины от шрапнели… Возле туалета в стене маленький умывальник с краном, вода совсем чистая. Наверху две скобы… В углу у двери дубовая полка, наполовину разломанная заключенными, бившими в дверь. Один деревянный крючок» [62] «Иностранная литература». 2012, 12. С. 65. .

Такие подробности (панели, выбоины, скобы, деревянный крючок) подметил бы не всякий, даже опытный и дотошный следователь.

Тюремный режим описан Вудхаусом столь же дотошно (описывать, правда, особенно нечего).

7:00 – подъем.

7:30 – завтрак: миска водянистой, едва теплой похлебки и буханка черствого хлеба, которые надзиратель просовывает в узкое окошко в двери.

8:30 – получасовая прогулка, а если быть точным, – стояние на заднем дворе, огороженном высокой кирпичной стеной.

11:00 – обед: овощная похлебка, но чуть погуще, чем утром.

17:00 – ужин: в третий раз овощная похлебка.

Всё остальное время никто не мешал Вудхаусу наслаждаться гением Шекспира. Что тут скажешь: не санаторий, конечно, но бывает ведь и хуже. Кстати о санатории. Спустя несколько дней после приезда заключенные англичане пожаловались коменданту на грубое обращение французских надзирателей. И комендант, вместо того чтобы заключенных примерно наказать… устроил надзирателям разнос и смягчил режим. Разрешил англичанам свободно передвигаться по тюрьме. А когда пришло время Лоос покинуть, немецкий солдат подошел к Вудхаусу, крепко пожал ему руку и сказал: «Спасибо вам за Дживса». Мы еще забыли сказать, что по дороге в Лилль немецкий сержант давал англичанам сигареты и позволял запастись на остановках красным вином. Вот они, оказывается, какие немецкие солдаты – отзывчивые, великодушные, начитанные! Нам бы таких на Восточном фронте!